"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

состязаться. Спортсмены. Тоже не мое. Всю жизнь не любил.
Проиграю - обидно, а выиграю - словно сам обидел, унизил человека. И
всегда чужд мне был спортивный азарт, что футбольно-хоккейный, что
шахматно-картежный. Чужд и скучен, как скучны были вопящие на стадионах
фанаты. Тем не менее, как с торговцами, так и спортсменами, я в свое время
весьма продуктивно, а главное, искренне, дружил к большому взаимному
удовольствию. И если среди моих друзей-торговцев никто пока, судя по
газетам, не прославился, как Гусинский, или Березовский, то некоторые из
моих бывших друзей-спортсменов, весьма преуспели, особенно политолог и одно
время даже советник президента Андраник Манукян. Всего несколько лет тому
назад, что Новое Русское Слово, что Московские Новости на каждом шагу его
цитировали. Забавляли меня эти цитаты. Редко даже среди самых русопятых
знакомых встречал я такой Российский имперский дух, как в лозунгах Манукяна.
Ваще-то, блин, в глубине души, только тебе признаюсь, это - по мне. Я
ведь только по трезвому на публику гнилой либерал, ярый демократ и
анти-империалист, а в нутрях-то, когда хорошо приму, еще какой махровый
Владимир Вольфович или геройски павший на фронте поэт
Коган: "А мы еще дойдем до Ганга, а мы еще умрем в боях, чтоб от
Японии до Англии сияла Родина моя!" Как красиво сказано-то! Так и тянет
стакан засадить, скатку скатать, штык пристегнуть и вперед к
Индейскому окияну портянки полоскать. Знай, блин, наших! А что ты
хочешь? Ты же сам мне с четырнадцати лет мозги мировым коммунизмом засерал,
а мой друг-алкоголик, Алька Максимюк, с шестнадцати, когда начали мы с ним
регулярно пить, всегда поднимал очередной тост следующего содержания: "За
государя императора и Россию от Москвы до
Москвы по часовой стрелке!"
Повезло же мне в детстве с друзьями. Были у меня два друга
Александра: ты - Шурик Хононзон, ярый большевик, поборник мировой
коммунистической революции и Алька Максимюк, монархист, белогвардеец и
проповедник мирового российского господства. Как же это я умудрялся с обоими
вами дружить совершенно искренне, обоим верить и поддакивать? Проскочить
между вами и остаться самим собой, а, именно, никем. Вся эта история
напоминает мне старый анекдот о том, как Екатерина Вторая принимала некого
актера императорского театра в роли великих любовников. То он у нее в койке
Ромео изображал, то
Отелло, то еще кого-то из шекспировских персонажей. Наконец, ей это
надоело, и она сказала:
- Хочу, чтобы сегодня вы были самим собой.
- Простите, Ваше Величество, - ответил актер, - не могу-с, я -
импотент.
Правда, если серьезно, без стеба, далеко не всегда я Максимюку искренне
поддакивал, чаще все же только для вида, чтобы конфликтной ситуации
избежать. Я их просто не переношу. Нервы не те. А тост его вообще всерьез
никогда не воспринимал. В трезвом виде он меня раздражал, а в пьяном просто
забавлял, как сейчас. Однако, понимание того, что именно из-за подобного
тоста Россия и погибла в 1917 году, пришло ко мне только в пятидесятилетнем
возрасте и трезвом виде. В те времена, когда я, уже здесь, в Монреале, жил
на подворье белогвардейской Русской Зарубежной Церкви. При мне, помнится,
как-то за трапезой владыка Виталий возьми да и скажи: "Расширение России
было правильным, понеже это было расширение единственно правильной