"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

Если в Канаде я ни разу ничего подобного не написал, то только лишь
потому, что повода не нашел. Столь стерильно чистых сортиров в жизни не
видал. Последний раз оставил я такую надпись в 1968 году в
Адмиралтействе города Алжира. Вернее, в адмиралтейском гальюне, которым
пользовалась рота родных краснофлотцев, занимающих соседнюю казарму в рамках
договора о военно-морском сотрудничестве между СССР и Народно
Демократической Республикой Алжир. И вот в результате возникает во мне такая
огромная трещина между шестнадцатилетней душой и дряхлыми шестидесятилетними
телесами, не трещина - пропасть, что заполнить ее могу я только и
исключительно алкоголем. Так что, еще по наркомовской сотке. Будем! За наше
бытие! За то, что мы были, есть и чтоб побыли еще хоть сколько-нибудь! За ту
пронзительно страшную и удивительно прекрасную эпоху, в которую Господь
заслал нас родиться... Эх-х-х, хорошо, зараза, пошла!...
... Н-да, уникально интересная была эпоха. В сентябре 1939 года, когда
родители зачинали меня в страстной любви, великая страна, в которой
предстояло мне появиться на свет, с не менее упоительной страстью занималась
самоистреблением под аккомпанемент задорных комсомольских песен и волнующих
душу боевых маршей. Моя же конкретная жизнь зачалась на Дальнем Востоке, на
территории Амурлага
- огромного лагеря Хабаровского края. Вот только ни отец мой, ни мать,
лагерниками не были, а были членами обычной геологической партии,
определенной начальством туда на постой, ибо в те времена никаких других
пригодных для жилья мест, кроме Амурлага, между
Хабаровском и Комсомольском просто не существовало. Причем, мать моя
вообще никакого отношения к геологии не имела, а только что закончила к тому
времени ленинградский биофак. Это отец, сразу после свадьбы не захотел
расставаться с молодой женой и оформил ее коллектором в собственную партию.
Так и отправились они, вместо свадебного путешествия, в амурский край.
Кругом страдали и умирали тысячи людей, а мой папаня, правоверный
коммунист, и комсомолка-мама предавались любви после прогулок по тайге. Хоть
я никогда не был в тех краях и вообще ни разу в жизни не пересек Уральский
хребет, но сейчас здесь, совсем в другой стороне, после двухсот грамм
Абсолюта очень как-то образно представляю себе эту бескрайнюю, голубую, как
в пахмутовских песнях таежную даль, ширь Амура до горизонта, восходы и
закаты солнца над многовековыми елями и кедрами. А под ними сонмы безмолвных
теней, еще не мертвецов, но уже не людей, бредущих мимо тысяч торчащих из
земли столбиков с номерными табличками.
И среди этой адской идиллии вижу, как живых, идущих гуськом по тайге
молодых розовощеких комсомольцев-геологов с рюкзаками, радостно распевающих
песни из кинофильма "Семеро смелых":
"Штурмовать далеко море посылает нас страна"... Вот уж воистину обо мне
сказано в пятидесятом псалме:Се бо въ беззаконiихъ зачатъ есмь и во гресехъ
роди мя мати моя.
Итак, был я зачат в "беззаконiих" Амурлага в тот самый момент, когда
далеко-далеко к западу от этих сказочных мест первый эшелон вермахта
ворвался на территорию Польши. Горела Варшава, тысячи жизней улетали как
дым, а на берегу Амура, во чреве комсомолки геологини слившиеся хромосомы
икс и игрек зародили новую жизнь - мою. Я начал обретать первые формы, когда
рано утром 30 ноября дальнобойные орудия фортов Кронштадта вместе с
кораблями