"Игорь Боровиков. Час волка на берегу Лаврентий Палыча " - читать интересную книгу автора

Краснознаменного Балтийского флота начали обстрел территории Финляндии.
Родители вернулись в Ленинград, маманя носила меня во чреве и мы с ней
с утра до вечера слушали красивую мелодичную песню композитора
Покрасса "Принимай нас Суоми-красавица".
Сосняком по околкам кудрявится
Пограничный скупой кругозор
Принимай нас Суоми-красавица,
В ожерелье прозрачных озер.
Я начал шевелиться в материнском чреве, а наши танки вгрызлись в линию
Маннергейма. Черная тарелка на стене комнаты в Лештуковом переулке задушевно
пела:
Ломят танки широкие просеки,
Самолеты жужжат в облаках,
Невысокое солнышко осени
Зажигает огни на штыках...
Много лжи в эти годы наверчено,
Чтоб запутать финляндский народ.
Раскрывай же теперь нам доверчиво
Половинки широких ворот!
А по всем экранам страны шел замечательный фильм "Тимур и его команда",
где юная героиня красиво пела своему возлюбленному, летчику-бомбардировщику
прекрасную и романтическую песню:
"Летчики-пилоты, бомбы-пулеметы, вот и улетели в дальний путь. А когда
вернетесь, я не знаю скоро-ль, только возвращайтесь хоть когда-нибудь".
И герои-летчики всегда возвращались, исполненные гордостью за
безупречно выполненный приказ товарища Сталина, поскольку у белофиннов своих
истребителей почти не было. Они мужественно бомбили аккуратные белофинские
домики, причем, вместе с тоннами фугасок, забрасывали их бесчисленным
множеством бутылок из-под водки с самопальной (но, как оказалось, весьма
эффективной) зажигательной смесью. На фоне бескрайних белофинских снегов дым
бомбежек и пламя пожаров изумительно красиво смотрелись из пилотских кабин.
Мой эмбрион шевелил ручками, пытаясь аплодировать их подвигу.
Я первый раз улыбнулся во чреве, когда Вячеслав Михалыч Молотов заявил
на весь мир, что наши доблестные герои-летчики сбрасывают на
Хельсинки продовольствие. Белофинны же, не поверив Вячеславу
Михалычу, назвали эти бутылки коктейлем Молотова, и я улыбнулся во
второй раз. Маманя продолжала носить меня под сердцем, а сотни тысяч юных
красноармейцев умирали в вымороженных белофинских лесах, и душа любого из
них могла вселиться в маманин плод. Убежден, что так оно и было, ибо в
первые детские годы, как имя Финляндии, так и сам финский язык, звучали для
меня необъяснимо зловеще. Это, уж, потом, в конце пятидесятых, когда толпы
финских туристов в никогда не виданных нейлоновых рубашках, заполонили
Невский проспект и стали менять на водку пестрые синтетические носки,
зловещность сия настолько во мне растворилась, что я сам стал учить фразы,
типа:
миня тахдон остаа крепи найлон цуккат - то есть - я хочу купить
креп-нейлоновые носки.
К моменту моего рождения вся великая наша страна готовилась к тому дню,
когда "гремя огнем, сверкая блеском стали пойдут машины в яростный поход".
Бесчисленные толпы молодых людей щеголяли в красивых формах летчиков,