"Сергей Петрович Бородин. Костры похода (Звезды над Самаркандом, #2) " - читать интересную книгу автора

грудь мы столкнемся с ним, - только силой духа. Только силой духа! Наше
дело - снова всех сплотить, когда настанет час. А час настанет.
Гость промолчал, но вдруг заторопился:
- Спрячьте хлеб, отец. Прошлой ночью Хромец вышел. В три дня его конница
может дойти сюда. Время не ждет, - я пойду.
Старец пошел к двери следом за гостем: Когда, соступив в нишу, гость
пригнулся, чтобы пройти в дверь, старец остановил его, положив маленькую
ладонь на теплую спину гостя:
- Берегись, Имад-аддин: всюду его уши, всюду его глаза.
Имад-аддин выпрямился и обернулся к старцу. Старец ласково улыбнулся и
поднял глаза куда-то к высокой шапке Имад-аддина:
- Берегись мулл. Помни: они почитают его как Меч божьей кары. Они внушают
пастве, будто Хромец ниспослан нам богом, будто неповиновение ему есть
неповиновение божьей воле. Берегись их.
- Внушают пастве, чтоб тот меч не смахнул чалму с их головы, а то и голову
с плеч.
- Знаешь это, так пуще остерегайся их: эти, которые берегут себя, не щадят
никого. Помни!
- Помню, отец.
- А ты хотел отправить меня, когда вы остаетесь!
- Вы старше всех нас, отец.
- Тем легче миру во мне погаснуть со мной.
- В старом ли, в новом ли сосуде хранится вино, о вине судят не по сосуду.
Вино хранят не ради сосуда. Разве не так, отец Фазл-улла?
- Ладно. Я и с вами поберегу сей сосуд. Авось смогу утолить жажду друга,
когда мир станет душен для нас.
Гость, обернувшись, обнял плечи старика:
- Отдохните, отец. До зари недалеко.
- Новые стихи писал?
- Записывать некогда... А так... обрывки то вспыхнут, то погаснут.
- А я складывал. Да как их запеть - в такие ночи только волки воют.
- Запишите их, отец. Есть на чем?
- Клочок бумаги найдется.
- Запишите их, отец Фазл-улла!
Старец снова улыбнулся:
- Право, я уцелею. Надо уцелеть. И ты берегись, не горячись. Поглядывай по
сторонам.
- Спрячьте хлеб, отец. Я не знаю, приду ли завтра.
Гость ушел, но старец остался у двери, глядя в глубину ночи.
В ту ночь по всей Шемахе, по всему Ширвану, по всей Азербайджанской земле
слышались в весенней тьме то торопливые, то крадущиеся шаги. То стук копыт
по камням. То мгновенно смолкающий детский вскрик. То приглушенный вздох,
то топот, то шорохи... то снова торопливые шаги многих людей. И как
благословенна была в ту ночь эта густая, непроглядная весенняя тьма. К ней
прислушивался старый поэт и мудрец Фазл-улла ал-Хуруфи из своей уединенной
шемаханской кельи.
А по городским переулкам, впервые радуясь, что по указу Тимура городские
стены снесены, что дороги из города открыты во все стороны и надвратные
башни невозмутимо молчат, безучастные к путникам, уходил народ.
Там кого-то горячо, кратко и тихо напутствовал другой поэт, ученик