"Леонид Бородин. Божеполье (повесть, Роман-газета 15 1993) " - читать интересную книгу автора

душу, и говорил себе: "Чушь все это!" Такое проговаривание было слышимым
душой и, в конце концов, определяющим, в любой момент он мог переключиться
на реальную жизнь и словами и поступками убедительно свидетельствовать, что
пребывает, дай Бог каждому, в здравом уме и работающей памяти.
Кстати, о памяти. Предполагал, что приговорен к диалогам с самим собой
на предмет прошлого, оно ведь было пестрым. Ничего подобного не случилось.
Он по-прежнему жил в сегодняшнем дне и вовсе не чувствовал себя исключенным
из жизни, скорее напротив, свобода от повседневной ответственности обострила
его восприятие происходящего вокруг, и Павел Дмитриевич уже не раз с
удовлетворением констатировал, что мысли или соображения его о том или ином
событии, факте, буде они высказаны в соответствующем месте, прозвучали бы
озадачивающе для тех, кто знал его много лет и привык к его методике
мышления. Обладая, однако же, аналитическим умом, он не заблуждался
относительно остроты его нынешнего политического сознания. Оно обусловлено
тем, что он ушел вовремя.
Иногда он даже испытывал нечто среднее между восторгом и гордостью,
когда думал об исключительной своевременности своего ухода. Месяцем позже
или месяцем раньше - все было бы не так, отсчет шел на дни, хотя, конечно,
не он вел этот отсчет, а сумма всех обстоятельств предопределила решение, но
тем и значительнее эта его, возможно, последняя удача в жизни, что
состоялась она по судьбе как некое подведение черты с восклицательными
знаками на полях.
Фраза Смирновского, услышанная им или подслушанная, оказалась, в
сущности, подарком судьбы, хотя тогда, в ту минуту, она прозвучала выстрелом
в спину, или из-за угла, или из-за стога сена... Выстрел из-за стога сена
более полувека назад тоже в известной степени был решающим в его судьбе.
Любопытно, что оба эти выстрела он воспринял почти одинаково, то есть по
первичной реакции: был буквально захлестнут злобой... Это же нормальная
реакция нормального человека - хвататься за револьвер, когда тебе стреляют в
спину, или из-за угла, или из-за стога сена! Но неисповедимы пути...
Вспоминая случившееся месяц назад, Павел Дмитриевич нынче способен
самодовольно хмыкнуть и подумать о Смирновском как о мальчишке-болтуне, чье
недержание сослужило ему неоценимую службу.
- Как там наш Дормидонт Бронтозаврович?
И смешок пакостливый.
Вот, собственно, и вся фраза. Подлинное имя отца Павла Дмитриевича так
вот и звучало - Дормидонт! Он, соответственно, был Дормидонтович. Можно ли
жить в революционное время с таким отчеством? Он изменил его полвека назад.
Откуда Смирновский, этот прихвостень нового Первого, мог знать такую деталь
биографии старого цекиста? Несложно догадаться откуда. Из личного дела, на
какой-то предмет поднятого и перелистанного с вниманием, объяснимым только
заданностью действия. Все остальное вычислилось элементарно. Павел
Дмитриевич не стал ждать событий, но упредил их шагом, который озадачил, как
сторонников, так и противников. Он ушел, не получив ни одного намека на
несоответствие, и это был самый дерзкий, самый решительный поступок в его
жизни, - так он сам оценивал и в этой оценке утверждался все более и более
по мере того, как закручивалась карусель власти.
Далее началось презабавнейшее. Ему стали названивать и справляться о
самочувствии. В прежние времена каждый такой звонок, тем более человека
непрямого контакта, был бы головоломкой, которую требовалось решать