"Леонид Бородин. Божеполье (повесть, Роман-газета 15 1993) " - читать интересную книгу автора

незамедлительно, дабы не проморгать возможного изменения в раскладке.
Ныне он, из расклада выпавший, сперва потешался объявившимся интересом
к его самочувствию, но после того, как позвонил тот же самый Смирновский,
который даже некролога ему не подписал бы, когда услышал его голос, голос
человека, поимевшего минуту-другую, чтобы звякнуть так просто, из
человеческих побуждений, - Павел Дмитриевич даже не узнал его, так
непривычны были человеческие нотки для этой машины-интриганки, - вот тогда
он задумался всерьез и даже было встревожился, но еще звонок, и другой, и он
начал поигрывать, отвечая какими-то особыми фразами, которые находились
всякий раз соответственно абоненту.
Однако вместе со всеми этими ощущениями, чувствами и переживаниями,
совсем рядом с ними вызревало и нечто новое, к чему Павел Дмитриевич пока
лишь настороженно прислушивался, анализируя свое состояние.. В редкие минуты
исключительной самоуглубленности он уже бывал готов обозначить это новое
каким-то словом, понятием, но в самую решающую минуту откладывал готовность
до следующего раза, когда, как ему казалось, он с большей пользой для себя
сможет определиться относительно всей новизны его теперешнего бытия, и
выводы, кои последуют из такого определения, непременно продиктуют ему
единственно верную позицию по отношению ко всему происходящему вокруг него,
а позиция эта, без сомнения, будет активной.
Иначе и не мыслилось. Свой демонстративный уход Павел Дмитриевич
рассматривал как действие, как поступок с последствиями и ждал... Чего?
Вот на этом вопросе всякий раз и не удавалось собраться с мыслями,
тогда-то и возникало, как некая компенсация, ощущение полного физического
здоровья и чуть ли не омоложения, он весь внутренне выпрямлялся, окидывая
взглядом государство, коему служил всю свою жизнь, сокрушительно качал
головой, пребывая при этом абсолютно неподвижным и даже с закрытыми глазами,
вслух же произносил лишь одно слово: "Хаос!" - и тут же вспоминалось метро,
бессмысленный человеческий поток, несущий его, измятого и расплющенного, в
ревущее чрево подземелий...
Вглядываясь в происходящее вокруг него, а точнее, не вокруг, а как бы
за спиной, вглядываясь теперь только через газеты и телевидение, Павел
Дмитриевич с некоторым изумлением отмечал, что оно, это происходящее вокруг,
ему исключительно противно, как противен, к примеру, всегда бывал
недожаренный картофель, или пересоленный суп, или автомобиль с плохими
амортизаторами, или сквозняк, или неопрятно одетый человек... Последнее -
точнее. Страна в неуловимо короткий срок превратилась в неприбранную
квартиру. Он не произносил слово "бардак", даже в мыслях не произносил, это
слово ему казалось банальным, но никак не мог подобрать синоним и лишь
продолжал удивляться, какие противные лица стали у его сограждан, особенно у
тех из них, кто пришел на его место, на все те места, которые он и не
занимал, потому что у него было свое место, одно, - но все прочие, равные -
они тоже были его местами хотя бы потому, что он мог занимать любое из них,
а на некоторых и побывал хозяином или исполнителем, то есть работником.
Теперь же, вслушиваясь со стороны в названия номенклатурных точек, сжимался
внутренне, когда почти родное словосочетание склонялось в каких-то
немыслимых падежах, и какие-то противные, наглые, неопрятные люди говорили
глупости, разумеется, глупости, и, охмелевшие от собственной глупости,
становились еще невыносимее противными. И эти бородатые! Были б юнцы! Но
ведь нет же! В почтенных возрастах! Когда едят, небось вся борода в