"Леонид Бородин. Ловушка для Адама (повесть, Роман-газета 6 1996) " - читать интересную книгу автора

докатился, но и до тех, что стояли под елками, они издали дикорадостные
возгласы и кинулись к цистерне, где им тут же перегородила дорогу команда
тепловоза.
- Назад, ханыги! - звонким голосом возвестил мой друг Петр, и ханыги
послушались, остановились и даже попятились к обочине, изъявляя полную
покорность своим благодетелям. Странных полулюдей к тому времени набралось
уже около двух десятков, они, как грибы-поганки, вырастали из-под елок и
скапливались у обочин, некоторые тряслись и дергались, кого-то не держали
ноги, и тот опускался на колени, заваливался на бок, но желтой сморщенной
шеей тянулся в сторону раскупоренной цистерны с алкогольным зельем. Еще, это
я заметил не сразу, почти у каждого из них через плечо висела сумка, сумки
были разных фасонов, все - жуткое старье, но они были не пусты...
Машинист и помощник с полиэтиленовыми канистрами полезли на цистерну,
Петр вернулся ко мне.
- Крышка цистерны закручена четырьмя длиннущими болтами, их можно
перепилить, но это же работа, к тому же оставляющая следы умысла. А при
ударе жидкость вышибает крышку, сам видел как. Я рассчитал необходимую силу
удара, минимальную. Иногда, правда, сцепка летит, но не ошибается тот, кто и
так далее...
- Но это же...
- Да ну?
- Понял, - сказал я и совсем по-новому взглянул на своего друга, на его
красивое лицо не то терского, не то кубанского казака.
Алкаши, меж тем, дисциплинированно выстроились в очередь около
тепловоза. Сумку теперь каждый держал в руках, лица оживлены, некоторые даже
вполне симпатичны, и вообще вблизи они уже не производили того жуткого
впечатления, что на расстоянии, так что расхожее - лицом к лицу лица не
увидать - вполне опровергалось в данном конкретном случае, по крайней мере,
большинству из них можно было сочувствовать...
Каждый из страждущих сначала вытаскивал из сумки какую-нибудь старую
книгу, потом поллитровую банку, которая наполнялась алкогольным зельем и
выпивалась иногда, как говорится, не отходя от кассы. В основном были библии
конца-начала века, учебники, томик Лескова запомнился в приличном состоянии,
опись дворянских усадеб, уставные грамоты Московского государства, еще
что-то. И лишь однажды мы с Петром одновременно ахнули, когда в его руках
оказалась книга настольного формата с золотым тиснением - "Трехсотлетие Дома
Романовых"! Этого мужика, явно не знавшего цену своему подношению, после
принятия им "похмелька" Петр отвел в сторону, торжественно и щедро влепил
ему в ладонь четвертак, поощряюще похлопал по плечу на зависть всем
остальным и сказал искренне:
- Я б тебе, сердешный, еще пару банок накапал, да ведь помрешь, вон
какой ты весь скособоченный, но ты запомни, Моя душа тебе открыта, если еще
что-нибудь такое приволокешь, буду поить, пока в горячке не загнешься. А
сейчас давай, топай в ельник, отоспаться надо, так?
До сих пор ведь помню эмоции, коими душа моя была переполнена в тот
день. Как же это приятно - знать себя честным человеком, как это возвышает
тебя над прочими, над самыми ближними и особенно над ближними, в дальнего не
ткнешь перстом, не дотянешься, дальнему не взглянешь в глаза пристально и
многозначительно, не скажешь великодушно: "Я, конечно, тебя понимаю..." Да и
кто, наконец, кроме ближнего оценит твои моральные устои? Какой-то мудрец