"Хорхе Луис Борхес. Допущение реальности" - читать интересную книгу автора

ими пытке с изысканным и неумолимым бесчеловечием; их тела были разорваны в
куски дикими конями, их кости были искрошены под тяжестью повозок, а
оставленные без погребения их члены были разбросаны по большим дорогам на
съедение собакам и ястребам" (Gibbon, "Decline and Fall of the Roman
Empire", XXXV) *.
______________
* Гиббон, "Упадок и разрушение Римской империи"

Одного вводного оборота "после удаления готов" достаточно, чтобы
почувствовать: этот стиль работает опосредованиями, упрощая и обобщая смысл
до полной невещественности. Автор разворачивает перед нами игру символов -
игру, спору нет, строго организованную, но наполнить ее жизнью - дело нас
самих. Ничего, собственно, выразительного здесь нет. Реальность попросту
регистрируется, а вовсе не воплощается в образах. Многочисленные упоминания
о будущем, на которое нам намекают, возможны лишь при богатейшем совместном
опыте, общем восприятии, единых реакциях; все это входит в текст, но отнюдь
не содержится в нем. Скажу еще ясней: текст описывает не первичное
соприкосновение с реальностью, а итог его окончательной обработки с помощью
понятий. Это и составляет суть классического метода, им, как правило,
пользуются Вольтер, Свифт, Сервантес. Приведу еще один, выходящий уже за
всякие границы пример из этого последнего: "В конце концов он почел за
нужное, воспользовавшись отсутствием Ансельмо, сжать кольцо осады, а затем,
вооруженный похвалами ее красоте, напал на ее честолюбие, оттого что бойницы
тщеславия, гнездящегося в сердцах красавиц, быстрее всего разрушит и
сровняет с землей само же тщеславие, вложенное в льстивые уста. И точно: не
поскупившись на боевые припасы, он столь проворно повел подкоп под скалу ее
целомудрия, что если б даже Камилла была из мрамора, то и тогда бы неминуемо
рухнула. Лотарио рыдал, молил, сулил, льстил, настаивал, притворялся - с
такими движениями сердца и по виду столь искренне, что стыдливость Камиллы
дрогнула, и он одержал победу, на которую менее всего надеялся и которой
более всего желал" ("Дон Кихот", I, 34).
Пассажи вроде приведенных выше составляют большую - и при этом далеко
не худшую - часть мировой литературы. Отвергать их только потому, что
кого-то не устраивает сама формула письма, бесперспективно и расточительно.
Да, воздействие ее ограничено, но в заданных рамках она на читателя
действует; объяснюсь.
Рискну предложить следующую гипотезу: неточность вполне терпима и даже
правдоподобна в литературе, поскольку мы то и дело прибегаем к ней в жизни.
Мы каждую секунду упрощаем в понятиях сложнейшие ситуации. В любом акте
восприятия и внимания уже скрыт отбор: всякое сосредоточение, всякая
настройка мысли подразумевает, что неинтересное заведомо откинули. Мы видим
и слышим мир сквозь свои воспоминания, страхи, предчувствия. А что до тела,
то мы сплошь и рядом только и можем на него полагаться, если действуем
безотчетно. Тело справляется с этим головоломным параграфом, лестницами,
узлами, эстакадами, городами, бурными реками и уличными псами, умеет перейти
улицу так, чтобы не угодить под колеса, умеет давать начало новой жизни,
умеет дышать, спать, а порой даже убивать, - и все это умеет тело, а не
разум. Наша жизнь - цепочка упрощений, своего рода наука забывать.
Замечательно, что Томас Мор начинает рассказ об острове Утопия растерянным
признанием: "точной" длины одного из мостов он, увы, не помнит...