"Хорхе Луис Борхес. Авелино Арредондо" - читать интересную книгу автора

дворик. Смысла в этом большого не было, однако там, решил он, ему будет
легче начать свое добровольное заточение.
Лежа на узкой железной кровати, на которой он теперь мог вволю
отдыхать, как бывало прежде, он с легкой грустью смотрел на пустую книжную
полку. Все свои книги он продал, даже "Введение в юриспруденцию". Осталась
только Библия, в которую он обычно не заглядывал и которую до конца не
дочитал.
Теперь он стал изучать ее страница за страницей, порой с интересом,
порой со скукой, и поставил себе задачу выучить наизусть какую-нибудь главу
из Исхода и заключение Екклесиаста. Вникать в то, что он читал, он даже не
старался. Он был вольнодумцем, однако каждый вечер непременно читал "Отче
наш", как обещал матери, уезжая в Монтевидео. Нарушить сыновнее обещание он
не решался, опасаясь, что это может принести ему неудачу.
Он знал, что назначенный час наступит утром двадцать пятого августа.
Знал точно, сколько дней остается до того срока. Когда же срок настанет,
течение времени прекратится, вернее, будет уже безразлично, что произойдет
потом. Он ждал этой даты, как ждут счастья или освобождения. Он остановил
свои часы, чтобы не смотреть на них постоянно, но каждую ночь, услышав
двенадцать глухих ударов колокола, отрывал листок календаря и думал: "Одним
днем меньше".
Сперва он пытался установить некий распорядок дня. Пил мате, курил
сигареты, которые сам набивал, читал и перечитывал определенное количество
страниц, пробовал разговаривать с Клементиной, когда она приносила на
подносе еду, повторял и дополнял будущую свою речь, прежде чем погасить
свечу. Беседовать с Клементиной, женщиной пожилой, было не очень легко - все
ее помыслы и воспоминания были о деревне, о деревенской жизни.
Были у него также шахматы, и он разыгрывал как попало партии, даже не
доводя их до конца. Одной ладьи не хватало, он заменял ее пулей или
винтеном.
Чтобы заполнить время, Арредондо каждое утро, орудуя тряпкой и шваброй,
делал уборку и воевал с пауками. Мулатке не нравилось, что он унижает себя
подобными занятиями, эта работа была по ее части, к тому же делал он ее
неумело.
Он предпочел бы просыпаться попозже, когда солнце уже стоит высоко, но
привычка вставать на рассвете оказалась сильней его желания. Он скучал по
друзьям, сознавая, но без горечи что они-то по нему не скучают, - ведь он
всегда упорно молчал. Как-то пополудни один из них пришел навестить его, но
гостя спровадили прямо из прихожей. Мулатке он был незнаком, Арредондо так и
не узнал, кто приходил. Нелегко было ему, жадному читателю газет, отказаться
от этих собраний эфемерных мелочей. Он не был человеком мысли и не ведал
сомнений.
Дни его и ночи были все одинаковы, но особенно трудно приходилось по
воскресеньям.
В середине июля он сообразил, что, пожалуй, поступал не правильно,
пытаясь дробить время, которое, хочешь не хочешь, уносит нас с собой. Тогда
он дал волю воображению - стал представлять себе обширные Восточные земли,
ныне политые кровью, холмистые окрестности Санта-Ирене, где он запускал
воздушных змеев, небольшую свою лошадку, которая уже, наверно, умерла, тучи
пыли, поднимаемой стадом, когда скототорговцы перегоняют скот, ветхий
дилижанс, который каждый месяц приезжал в Фрай-Бентос с галантерейным