"Хорхе Луис Борхес. Новые настроения" - читать интересную книгу автора

но тогда точно так же вне каждого отдельного мига не существует и времени.
Возьмем самое простое мгновение, скажем, сон Чжуанцзы (Герберт Алан Джайлс
"Чжуанцзы", 1889). Двадцать четыре столетия назад этот мудрец увидел себя во
сне мотыльком и, проснувшись, не мог понять, кто он: человек, приснившийся
себе мотыльком, или мотылек, видящий себя во сне человеком? Не будем
отвлекаться на пробуждение, возьмем только миг - или один из мигов - сна.
"Мне приснилось, что я был мотыльком, порхавшим в воздухе и не ведавшим о
Чжуанцзы", - гласит старинный текст. Неизвестно, видел ли Чжуанцзы сад, над
которым как бы порхал, или тот летучий золотой лоскуток, каким был тогда он
сам, но ясно одно: этот образ, хотя и вызванный в памяти, видел только он
один. По учению о психофизическом параллелизме, этому образу должен был
соответствовать некий сдвиг в нервной системе сновидца; по Беркли же, в этот
миг не существовало ни тела Чжуанцзы, ни темной спальни, где он
лежал, -ничего, кроме картины в сознании некоего божественного духа. По Юму,
дело обстояло еще проще. Для него в тот миг не существовало и сознания
Чжуанцзы - одни лишь цвета сна и уверенность в том, что он - мотылек. Он
существовал только как мимолетная данность той "связки или пучка ощущений",
которые за четыре века до Рождества Христова и были сознанием Чжуанцзы;
иначе говоря, существовало какое-то состояние п в бесконечной временной цепи
состояний - между n-1 и п+1. Для идеализма никакой, другой реальности, кроме
этих состояний духа, не существует, и прибавлять к мотыльку, чувствующему
себя мотыльком, еще одного, объективного - такое же ненужное удвоение, как
прибавлять к этим состояниям еще какого-то переживающего их субъекта. Мы
вправе утверждать, что есть сон, есть восприятие сна, но никак не сновидец и
даже не сновидение: говорящий о субъекте и объекте загоняет себя в ловушку
двусмысленной мифологии. Но если любое состояние ума самодостаточно, если
привязка его к тому или иному обстоятельству" к тому или иному "я" есть
всего лишь никчемный и правомерный домысел, то на каком, спрашивается,
неправомерный приковываем его к какому-то месту во времени? Чжуанцзы снился
себе мотыльком, и во время сна не было никакого Чжуанцзы, был только
мотылек. Тогда как же мы, упразднив и пространство и личность, привязываем
этот миг сна к минуте пробуждения или к феодальной эпохе китайской истории?
Я не о том, что нам никогда с точностью не узнать даты этого сна, я всего
лишь о том, что любая хронологическая привязка происходящего - что бы и где
ни происходило - отношения к нему не имеет, она всегда останется чем-то
внешним. Для китайцев сон Чжуанцзы вошел в пословицу. Так вот, представим,
что кто-то из его практически неисчислимых читателей снится себе мотыльком,
а потом и самим Чжуанцзы. Представим - а почему бы и нет? - что этот сон в
точности повторяет сон наставника. И, допустив такое, спросим себя: разве
эти совпавшие мгновения - не один миг? И разве одного повторяющегося мига
недостаточно, чтобы смешать и спутать всю мировую историю, чтобы объявить ее
несуществующей?
На самом деле, в отрицании времени скрыт двойной смысл. С одной
стороны, мы отрицаем последовательность мгновений в одном временном ряду, с
другой - одновременность мгновений в двух разных рядах. Если каждый миг
абсолютен, тогда все его связи сводятся к сознанию, в котором только и
существуют. Одно состояние предшествует другому, если мы его так
воспринимаем; состояние Г одновременно с состоянием Д, если мы признаем его
одновременным. Вопреки Шопенгауэру3 с его таблицей основополагающих истин
("Welt als Wille und Vorstellung", II, 4), ни один отрезок времени не