"Хорхе Луис Борхес. Cообщение Броуди" - читать интересную книгу автора

- Я был из Праги, - ответил он. Чтобы уйти от главного предмета
разговора, я заметил:
- Должно быть, поразительный город. Я там не был, но первая книга,
которую мне довелось прочитать по-немецки, - это роман Майринка "Голем".
Циммерман ответил:
- Единственная книга Густава Майринка, заслуживающая внимания. За
другие не стоит и браться: плохая литература и никудышная теософия. Но
действительно, в этой книге снов, растворяющихся в других снах, есть что-то
от поразительной Праги. В Праге все поражает или, если хотите, не поражает
ничто. Там все может случиться. В Лондоне, в сумеречный час, я чувствую себя
совершенно так же.
- Вы, - сказал я, - говорили о воле. В книге "Ма-биногион" два короля
играли в шахматы на вершине холма, а внизу сражались их воины. Один из
королей выиграл партию, и тут же прискакал всадник с известием, что войско
второго разбито. Битва людей была отражением битвы на шахматном поле.
- Да, магическое действо, - сказал Циммерман. Я ответил:
- Или проявление единой воли на двух разных полях В другой кельтской
легенде рассказывается о поединке двух знаменитых бардов. Один, аккомпанируя
себе на арфе, поет с восхода солнца до наступления ночи. Уже при свете звезд
или луны он протягивает арфу Другому. Тот отбрасывает ее и встает во весь
рост. Первый тут же признает себя побежденным.
- Какая у вас эрудиция, какая способность к обобщениям! - воскликнул
Циммерман. И добавил более спокойным тоном: - Должен сознаться в своем
невежестве, в своем полном невежестве, когда речь идет о Британии. Вы, как
день, объемлете и Восток и Запад, а я задвинут в свой карфагенский угол,
который теперь чуть раздвинул за счет американской истории. Я ведь всего
только книжный червь.
В голосе его была и угодливость еврея, и угодливость немца, но я
чувствовал, что ему ровно ничего не стоит признавать мои заслуги и льстить,
поскольку цели своей он достиг.
Он попросил меня не волноваться о его поездке и устройстве дел
("обделывании" дел - именно это ужасное слово он произнес). И тут же извлек
из портфеля письмо на имя министра, где я излагаю мотивы отказа от поездки и
превозношу достоинства доктора Циммермана; затем вложил мне в руку свое
вечное перо. Когда он прятал письмо, я краем глаза увидел билет на самолет
со штампом "Эсейса-Сулако".
Уходя, он снова задержался перед томиками Шопенгауэра и сказал:
- Наш учитель, наш общий учитель, думал, что любой поступок
предопределяется волей. Если вы остались в этом доме, в доме своих
замечательных предков, значит, в глубине души вы хотели остаться. Благодарю
и чту вашу волю.
Без единого слова я принял последнюю милостыню.
И проводил его до двери на улицу. Прощаясь, он объявил:
- А кофе был великолепен!
Я перечитываю свои хаотичные записи, которые скорее всего брошу в
огонь. Свидание было коротким.
Чувствую, что больше писать не буду. Mon siege est fait


Борхес Хорхе Луис. Хуан Муранья