"Хорхе Луис Борхес. Семь вечеров" - читать интересную книгу автора

на развернутом павлиньем хвосте.
Еврейские каббалисты утверждали, что Писание создано для каждого из
правоверных; с этим можно согласиться, если вспомнить, что творец текста и
читателей один и тот же - Бог. Данте не обязательно было полагать, что
изображенные им картины соответствуют реальному образу мира мертвых. Нет,
Данте не мог так думать.
Однако простодушная мысль, что мы читаем достоверный рассказ,
способствует тому, что чтение нас захватывает. Я знаю, меня считают
читателем-гедонистом; я никогда не читаю книг только потому, что они
древние. Читая книги, я получаю эстетическое удовольствие и не обращаю
большого внимания на комментарии и критику. Когда я впервые читал "Комедию",
меня захватило чтение. Я читал ее, как и другие, менее известные книги. Я
хочу рассказать вам, как своим друзьям (обращаюсь не ко всем вам, а к
каждому из вас), историю своего знакомства с "Комедией".
Это произошло незадолго перед диктатурой. Я работал в библиотеке в
квартале Альмагро, а жил на Лас Эрас и Пуэйрредон и должен был совершать
долгие поездки в медленных и пустых трамваях от этого северного квартала в
южный Альмагро, до библиотеки, расположенной на Авенида Ла Плата и Карлос
Кальво. Случайно (хотя, возможно, не случайно, возможно, то, что мы именуем
случаем, объясняется нашим незнанием действия механизма причинности) мне
попались три маленьких томика в книжном магазине Митчелла, теперь
исчезнувшего, о котором у меня сохранилось столько воспоминаний.
Эти три тома (мне следовало бы захватить сегодня один как талисман)
были книги Ада, Чистилища и Рая, переведенные на английский Карлейлем, но не
Томасом Карлейлем, о котором речь впереди. Книги, изданные Дентом, были
необыкновенно удобны. Томик умещался в моем кармане. На одной странице был
напечатан итальянский текст, на другой - подстрочный английский перевод. Я
поступал следующим образом: сначала читал строфу, терцину, по-английски,
прозой, а затем читал строфу, терцину, по-итальянски. После этого я читал
всю песнь по-английски и затем по-итальянски. За это время я понял, что
переводы не могут заменить подлинника. Перевод может служить в лучшем случае
средством и стимулом, чтобы приблизить читателя к подлиннику; по крайней
мере если речь идет об испанском. Мне кажется, Сервантес в каком-то месте
"Дон Кихота" говорит, что по двум октавам тосканского можно понять Ариосто.
Эти две октавы тосканского наречия были мне даны родственной близостью
итальянского и испанского. Тогда же я понял, что стихи, особенно великие
стихи Данте, содержат не только смысл, а многое еще. Стихотворение - это,
кроме всего прочего, интонация, выражение чего-либо, часто не поддающегося
переводу. Это я заметил с самого начала. Когда я добрался до безлюдного Рая,
до вершин Рая, где Вергилий покидает Данте, а тот, оставшись один, взывает к
нему, в тот самый момент я почувствовал, что могу читать итальянский текст,
лишь изредка заглядывая в английский. Так я читал эти три томика во время
медленных трамвайных путешествий. Потом я читал и другие издания.
Я много раз перечитывал "Комедию". На самом деле я не знаю
итальянского, другого итальянского, чем тот, которому научил меня Данте, а
потом Ариосто, когда я прочел "Роланда". А затем, разумеется, легкий язык
Кроче. Я прочел почти все книги Кроче - и не во всем согласен с ним, хотя
ощущаю его очарование. Очарование, как говорил Стивенсон, - одно из основных
качеств, которыми должен обладать писатель. Без очарования все остальное
бессмысленно. Я много раз перечитывал "Комедию" в разных изданиях и мог