"Хорхе Луис Борхес. Соловей Джона Китса" - читать интересную книгу автора

вслед за ней противопоставлять мимолетную птицу этой ночи соловьиному роду.
Ключ, точный ключ к нашей строфе таится, подозреваю, в одном метафизическом
параграфе Шопенгауэра, этой строфы не читавшего.
"Ода соловью" датируется 1819 годом, а в 1844-м вышел в свет второй том
труда "Мир как воля и представление". В его 41-й главе читаем: "Спросим себя
со всей возможной прямотой: разве ласточка, прилетевшая к нам этим летом, не
та же самая, что кружила еще на заре мира, и разве за это время чудо
сотворения из ничего на самом деле повторялось миллионы раз, чтобы всем на
потеху столь же многократно кануть в абсолютное ничто? Пусть меня сочтут
безумным, если я стану уверять, будто играющий передо мной котенок - тот же
самый, что скакал и лазал здесь триста лет назад, но разве не пущее безумие
считать его совершенно другим?" Иначе говоря, индивид есть в известном
смысле род, а потому соловей Китса - это и соловей Руфи.
Китс мог без малейшей обиды писать: "Я ничего не знаю, поскольку ничего
не читал", - но по странице школьного словаря он угадал дух Греции; вот
свидетельство этой догадки (или перевоплощения): в неразличимом соловье
одной ночи он почувствовал платоновского соловья идей. Китс, скорее всего
неспособный объяснить слово "архетип", за четверть века предвосхитил тезис
Шопенгауэра.
Разобравшись с одной проблемой, пора разобраться и с другой, совсем
иного рода. Почему к нашему лежащему на поверхности толкованию не пришли
Гэррод, Ливис и остальные? Ведь Ливис преподавал в одном из колледжей
Кембриджа - города, который дал приют и само имя Cambridge platonists *;
Бриджес написал в платоновском духе стихотворение "The Fourth Dimension" **.
Кажется, простое перечисление этих фактов *** еще больше затрудняет
разгадку. Если не ошибаюсь, дело здесь в некоторых особенностях британского
ума.
______________
* Кембриджские платоники (англ .).
** "Четвертое измерение" (англ .).
*** Добавлю к ним пример из замечательного поэта Уильяма Батлера
Йейтса, в первой строфе своего "Sailing to Byzantium" ""Плавание в Византию"
(англ .)" говорящего об "ушедших поколеньях" птиц, обдуманно или невольно
отсылая этим к "Оде". См.: Т. R. Henn, "The Lonely Tower", 1950. P. 211.

Колридж как-то заметил, что люди рождаются на свет последователями либо
Аристотеля, либо Платона. Для последних виды, роды и классы - реальность,
для первых - мысленное обобщение; для первых язык - зыбкая игра символов,
для вторых - карта мирозданья. Последователь Платона видит в мире некий
космос, порядок, а для приверженца Аристотеля порядок этот вполне может быть
ошибкой или выдумкой нашего всегда одностороннего ума. Два этих противника
шагают через широты и столетия, меняя языки и имена; с одной стороны,
Парменид, Платон, Спиноза, Кант, Фрэнсис Брэдли; с другой - Гераклит,
Аристотель, Локк, Юм, Уильям Джемс. В кропотливых школах средневековья все
взывали к наставнику человеческого разума Аристотелю ("Convivio" *, IV, 2),
однако номиналисты действительно шли за Аристотелем, тогда как реалисты
следовали Платону. Английский номинализм XIV века ожил в педантичном
английском номинализме века восемнадцатого, и экономная формула Оккама
"entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem" ** уже предполагает (или
предсказывает) столь же категоричное "esse est percipi" ***. Все мы, говорил