"Хорхе Луис Борхес. Несколько слов по поводу (или вокруг) Бернарда Шоу" - читать интересную книгу автора

______________
* Дружелюбное молчание луны (лат.).
** Так понимают это место Мильтон и Данте, насколько можно судить по
нескольким пассажам, где они ему, видимо, подражают. В "Комедии" ("Ад", I,
60; V, 28) о темной местности говорится: "d'ogni luce muto", "там, где
молчат огни", и "dove il sol tace", "там, где солнце немо"; в
"Самсоне-борце" (86 - 89):
The Sun to me is dark
And silent as the Moon,
When she deserts the night
Hid in her vacant interlunar cave"
"Чернеет солнце,
немо как луна,
когда она опустошает ночь,
нырнув в заждавшийся межлунный грот" (англ .)
Ср.: Е. М. W. Tillyard "The Miltonic setting", 101.

Будь литература лишь словесной алгеброй, любой из нас мог бы написать
любую книгу, попросту перебрав все возможные варианты языковых сочетаний.
Чеканная формула "Все течет" в двух словах подытоживает учение Гераклита.
Раймунд Луллий сказал бы, что достаточно, взяв первое из них, перебрать все
непереходные глаголы, чтобы найти второе и с помощью методичной игры случая
постигнуть это учение, как и многие другие. Рискну заметить, что формула,
полученная простым исключением прочих, не имеет ни ценности, ни смысла:
чтобы наполнить содержанием, ее нужно связать с Гераклитом, с опытом
Гераклита, пусть даже "Гераклит" - всего лишь воображаемый субъект данного
опыта. Я сказал, что книга - это диалог, своего рода отношение, а в диалоге
собеседник несводим к сумме или к среднему арифметическому сказанных слов:
он может молчать, обнаруживая острый ум, и отпускать остроты, обнаруживая
несусветную глупость. То же и в литературе; д'Артаньян совершает
бесчисленные подвиги, а Дон Кихота бьют и осмеивают, и все же превосходство
второго очевидно. Отсюда - одна эстетическая проблема, которую пока что,
кажется, никто не ставил: может ли автор создать героев, превосходящих его
достоинством? Я бы ответил: нет, и невозможно это как из-за неспособности
разума, так и по свойствам души. Думаю, самые яркие, самые достойные наши
создания - это мы сами в свои лучшие минуты. Вот почему я преклоняюсь перед
Шоу. Цеховые и муниципальные проблемы его первых вещей утратят интерес - да
и уже утратили; шутки "pleasant plays" * рано или поздно станут такими же
неудобоваримыми, как шекспировские (юмор, как я подозреваю, вообще жанр
исключительно устный, искра, блеснувшая в разговоре, а не пассаж,
закрепленный на письме); идеи, декларированные в авторских предисловиях и
красноречивых тирадах героев, легко отыщут у Шопенгауэра и Сэмюэла Батлера
**; но Лавиния, Бланко Поснет, Киган, Шотовер, Ричард Даджен и, прежде
всего, Юлий Цезарь переживут любого героя, выдуманного искусством наших
дней. Стоит представить рядом с ними господина Тэста или гистрионствующего
ницшевского Заратустру, и с удивлением, даже ошеломленностью убеждаешься в
превосходстве Шоу. Повторяя банальности своего времени, Альберт Зергель мог
в 1911 году написать: "Бернард Шоу - разрушитель самого понятия о
героическом, он - убийца героев" ("Dichtung und Dichter der Zeit" ***, 214);
он не понял, что "героическое" вовсе не значит "романтическое" и воплощено в