"Хорхе Луис Борхес. Натаниел Готорн" - читать интересную книгу автора

недель". Так проходят десять лет. Он уже давно перестал сознавать, что ведет
себя странно. Не слишком пылко с тем чувством, на какое способно его сердце,
Векфилд гродолжает любить жену, а она постепенно его забывает. В некое
воскресное утро они встречаются на улице среди лондонской толчеи. Векфилд
исхудал, он шагает неуверенно, словно крадучись, словно убегая; потупленный
его лоб изборожден морщинами, в лице, прежде заурядном, теперь есть что-то
необычное - так повлиял на него совершенный им необычный поступок. Взгляд
небольших глаз подозрительно следит либо прячется. Женщина располнела, в
руке у нее молитвенник, и вся она - воплощение смиренного, покорного
вдовства. Она привыкла к печали и, пожалуй, не променяла бы его на счастье.
Столкнувшись лицом к лицу, они встречаются взглядами. Толпа разделяет их,
увлекает в разные стороны. Векфилд спешит к себе, запирает дверь на два
поворота ключа и, судорожно всхлипывая, бросается на кровать. Он вдруг
осознал отвратительную необычность своей жизни. "Векфилд! Векфилд! Ты
сумасшедший!" - говорит он себе. Вероятно, это так. Живя в центре Лондона,
он порвал связь с миром. Не умерев, отказался от своего места и своих прав в
обществе живых людей. Мысленно он продолжает жить со своей женой у себя
дома. Он не сознает, почти никогда не сознает, что стал другим. Он
повторяет: "Скоро я вернусь", не задумываясь над тем, что повторяет это уже
двадцать лет. В его мыслях двадцать лет одиночества кажутся ему некой
интерлюдией, небольшим перерывом. Однажды вечером, похожим на все вечера, на
тысячи предыдущих вечеров, Векфилд наблюдает за своим домом. Глядя в окна,
он видит, что на втором этаже зажгли огонь в камине и по потолку с лепниной
движется гротескно искаженная тень миссис Векфилд. Начинается дождь,
Векфилда прохватывает озноб. Он думает, что смешно тут мокнуть, когда у него
есть свой дом, свой очаг. Медленно поднимается он по лестнице и открывает
дверь. На лице у него блуждает странная, знакомая нам лукавая улыбка.
Наконец-то Векфилд возвратился. Готорн не рассказывает нам о его дальнейшей
судьбе, но дает понять, что в каком-то смысле он уже был мертв. Привожу
заключительную фразу: "В кажущемся хаосе нашего загадочного мира каждый
человек встроен в некую систему с такой изумительной точностью - системы же
прилажены между собой и к целому, - что индивидуум, лишь на миг
отклонившийся в сторону, подвержен страшному риску навсегда утратить свое
место. Подвержен риску стать, подобно Векфилду, Парией в Мире".
В этой короткой и жуткой притче - написана она в 1835 году - мы уже
оказываемся в мире Германа Мелвилла, в мире Кафки. В мире загадочных кар и
непостижимых прегрешений. Мне скажут, что в этом нет ничего странного - ведь
мир Кафки - это иудаизм, а мир Готорна - гнев и кары Ветхого завета.
Замечание справедливое, но не выходящее за пределы этики, а ужасную историю
Векфилда и многие истории Кафки объединяет не только общая этическая основа,
но также общая эстетическая позиция. Это, например, явная тривиальность
протагониста, контрастирующая с масштабами его падения и отдающая его, уже
совсем беспомощного, во власть Фурий. Это и смутный фон, на котором особенно
четки контуры кошмара. В других рассказах Готорн воссоздает романтическое
прошлое; в этом же он ограничивается буржуазным Лондоном, толпы которого,
кроме того, ему нужны, чтобы спрятать героя.
Здесь я хотел бы, ничуть не умаляя значение Готорна, сделать одно
замечание. Тот факт, тот странный факт, что в рассказе Готорна, написанном в
начале XIX века, мы ощущаем тот же дух, что и в рассказах Кафки, работавшего
в начале XX века, не должен заслонять от нас то обстоятельство, что дух