"Николай Бораненков. Тринадцатая рота (Часть 3) " - читать интересную книгу автора

возок и отправились на озеро.
- Мой гарнизон, батя, самый крепкий, самый грозный в Брянских лесах,
обнимая священника, хвастался кривой бандит. - Я всех бью в хвост и в гриву,
в гриву и в хвост. Я скоро всех расшибу. Весь Брянский лес очищу! Я тут буду
хозяин! Я - Филька Черепков! Вы, батя, не думайте, что я лапоть, мужик. Я в
Германии специальную школу прошел, и подчиненные мои не лопухи. Моя гвардия!
Моя школа! Это только ноне тово... Выпили малость в честь рождества. Но
опять-таки ради зоркости я лично только по одной бутылке на брата разрешил.
- Коли того зелья, что в первой бутылке было, то это отменно, - заметил
поп, - а коли того, что в другой, скажем прямо - дерьмо. Этак можно и ведро
выдуть - и ни синь пороху в очах.
- Вы изволили про ведро заметить верно. Я, батя, именно по ведру на
брата и разрешил. Это рождественская норма у нас. На все две недели. Но
разве уследишь? Кое-кто успел и за день вылакать ведро. Слышите, слышите,
как орут?
Отец Ахтыро-Волынский понимающе кивнул: "Налакались, бандюги,
нарезались хорошо. И приток к озеру хорош. С бутылками, ведрами, флягами все
идут, идут..."
Главарь полиции опять обнял рукой седока, укутанного в овчинный тулуп.
- Восхитительный вы священник, батюшка! Я в восторге. Сам бог, видать,
вас послал. Оставайтесь-ка у нас насовсем. Навсегда. Храм у нас хоть
деревянный, но еще с крестом. Сторожка для жилья есть. Да что сторожка! Мы
вам дом любого коммуниста отдадим. Оставайтесь, а? Женим вас тут. Дебелую
бабу подберем. Нам так нужен для отпевания убиенных поп!
- Благодарствую. Рад бы, да епархия не разрешит. К тому ж, женат я. На
Волыни матушка меня ждет.
Возок круто свернул вправо, скатился под гору и остановился на берегу
большущего озера, окруженного с одной стороны лозняком, с другой - сосновым
бором и редкими елками, чернеющими там и сям.
Иордань была уже готова. Среди озера дымился вырезанный во льду
огромный крест. Вокруг него выстроились замкнутым квадратом эсэсовцы и
полицаи. В руках у многих поблескивала не то посуда для святой воды, не то
бутылки самогона.
Сняв тулуп и оставшись в одной праздничной рясе, батюшка в
сопровождении начальника полицейского гарнизона важно зашагал к иордани. У
булькающей, хлынувшей через край проруби ему протянули заряженное горящими
углями дымное кадило.
Отец Ахтыро-Волынский посмотрел через головы полицаев на темный, в
морозном инее лес, на небо в крупных звездах, сыплющее на землю колючее
серебро, на прибрежную ракиту, где ночевала какая-то птица. Никогда, никогда
не видать ему больше ни леса, ни неба, ни птиц... Все уйдет от него куда-то
во мрак, в небытие. Но все, все это останется, будет жить и без него. Будут
шуметь леса, будут гореть звезды, будут петь птицы, и во имя этого - да
простит господь!
Он взмахом поднял над головой раздутое ветром кадило и во весь свой
могуче-раскатистый голос затянул:
- Да сгинет с лика земли-и ино-зем-ная гнусь и иже с ними-и-и!..
Из леса, из кустов лозняка, с голой горы разом ударили, кося все живое,
партизанские пулеметы. Засвистели трассирующие пули. Толпа пьяных бандитов
бросилась через крест-прорубь к берегу. Тяжко ухнув, лед обломился.