"Николай Бораненков. Тринадцатая рота (Часть 2) " - читать интересную книгу автора

Местные торговцы усмотрели в нем опасного конкурента. Мать, бинтуя голову,
плакала, сокрушалась, как бы кормилец не слег. А отец больше беспокоился о
пуговицах: "Как ходить на службу в шинели без пуговиц?"
- Не с твоего ли отца писал Гоголь свою знаменитую "Шинель"? - пошутил
Гуляйбабка.
- Вряд ли. Таких шинельных проблем в те времена было предостаточно.
Отец лишь один из тех многих тысяч несчастных чиновников. Впрочем, как я уже
сказал, он считал себя богачом и мечтал. "Есть еще одно надежное средство
выбиться в люди, - говорил он. - Только надо не поскупиться разок", - "Что ж
ты придумал, Лявон?" - спрашивала мать. "А что думать, - отвечал отец. -
Люди давно уже без нас придумали, что сухая ложка рот дерет. Надо хорошенько
угостить начальство, и должность с приличным окладом обеспечена. Вот только
как его заловить, собаку? Он ведь нарасхват. Его каждый богач к себе за стол
тянет, а нам, нищим, и не суйся. Когда его за хвост поймаешь?" - Волович
усмехнулся. - С трепетом ждали мы, голопузая детвора, когда отец поймает за
хвост какую-то собаку, от которой зависит судьба всей нашей голодной семьи.
И вот этот день настал. Помню, как сейчас, отец вошел в комнатенку сияющий,
довольный. Из облезлого портфеля у него торчал отливающий золотом окорок и
горлышки бутылок с водкой и шампанским. Мы без слов поняли, что наконец-то
отец поймал ту, так нужную всем нам собаку и теперь мы набросимся на жирный
окорок и наедимся досыта. Но нас, горемычных, тут же загнали на печку, а
весь ароматный окорок вывалили на блюдо все для той же собаки.
- Знакомая доля всей прошлой детворы, - вздохнул Прохор. - Взрослые
едят, дети - за стол не смей, и голос не вздумай подать, если не хочешь
слопать ремня.
- Вот так и с нами, - продолжал Волович. - Лежим на печке, слюнями
исходим до тошноты, а собака, которая оказалась вовсе не собакой, а
жирношеим, красноносым толстяком, во все скулы уплетает ветчину. Отвалит
ножом кусище и в рот, только чавканье стоит. Мы видели, что отец старается
отвлечь "собаку" от ветчины разговорами, пытается водкой споить. В глазах
отца еще теплится надежда сберечь по кусочку ветчинки детям. Мы с печки тоже
молим бога, чтоб все не съел, нам хоть чуть-чуть оставил. Но где там. Все
сожрал до кости, а потом... О, что же это?! Мы чуть криком не закричали.
Видим, кость, на которой еще кое-что было, в бумагу заворачивает и в саквояж
свой сует. "Это, говорит, - я в гостинице за пивком погложу. Спасибонько
вам. Отменная ветчинка была. Как она называется-то? Ростовская аль
тамбовская?" - "Никак нет, ваше сиятельство! Названной вами у нас не
торгуют, - отвечает отец. - У нас местная, могилевская". - "Ах,
могилевская! - закачал головой. - Ну, тем паче. Чудный был окорочек. Желаю
здравствовать!" - и ушел. На глазах утащил кость. Мы в слезы. Мать с
успокоением: "Не плачьте, милые. Как-нибудь перебьемся этот месяц. А там
отец, бог даст, получит обещанную "собакой" новую должность, станет
приносить побольше денег - и тогда куплю вам такой же большой окорок".
Волович помолчал и, вздохнувши, как бы подводя итог всей отцовской
затее, сказал:
- Ждали мы окорок долго, да так и не дождались. Должность от "собаки"
отец так и не получил. В шинели без пуговиц умер.
- Слишком коротко и грустно, - сказал Гуляйбабка, внимательно слушавший
Воловича. - Как видно, не подготовили вы, Адам Леоныч, свой рассказ.
- Не торопитесь, Иван Алексеич. Я еще не кончил. Позвольте продолжать?