"Они брали рейхстаг" - читать интересную книгу автора (Сбойчаков Максим Иванович)

6

В последнее время Бересту все чаще и чаще приходится извлекать из своей полевой сумки тетрадь с конспектами по истории СССР. Удивительное дело: писал их в политическом училище, а пригодились здесь, на фронте, да еще как! Никогда не думал, что у солдат появится такой интерес к истории. Когда рассказываешь о войнах, которые русский народ вел в прошлом, защищая Родину, видишь, как это волнует людей! Не по-ученически, а глубоко и довольно точно солдаты оценивают давно прошедшие сражения, сравнивают с настоящим, проводят параллели.

Поводов для исторических экскурсов сейчас немало. Армия идет по тем же дорогам, по которым в Семилетнюю войну 1756–1763 годов шагали наши прапрадеды. Жесточайшие схватки происходили как раз у Кюстрина, откуда сейчас готовится решающее наступление.

Прослушав рассказ замполита, Пятницкий сказал:

– Выходит, Фридрих Второй вроде нынешнего Гитлера. Тоже на русские земли зарился.

– Фридрих от предков удар получил, а Гитлер от нас получает и еще получит! – вставил Щербина.

Бодров, склеив самокрутку, тоном, каким вносятся предложения на собрании, проговорил:

– Поправочку надо внести, товарищи. Отступления от Кюстрина, как у прапрадедов, у нас не будет.

– Вот это самое главное, – подытожил замполит. – Получим приказ – и только вперед, на Берлин! Теперь послушайте, о чем думают сейчас немцы…

Берест вынул из полевой сумки какие-то бумаги и протянул их Сьянову:

– Читай, Илья Яковлевич, у тебя дикция на стихах отработана.

Сержант повертел бумаги в руках, примеряясь, с чего начать.

– Читай подряд. Это переведенные дневники и письма пленных.

– «Бог мой, возможно ли это? – начал Сьянов. – Я встретил Курта – друга детства. Не поверил глазам, встряхивал его, думал, привидение, пока он сам не обхватил меня за плечи и не прижал к себе. Сколько раз мы с покойным Вернером, сложившим голову на Висле, говорили о нем. Мы знали, что он у Паулюса. Какое возвышенное письмо он мне прислал осенью сорок второго! Писал, как они ворвались в Сталинград и растоптали его. Русская река бурлила и пенилась от снарядов, мин и авиабомб, а ему казалось, что она негодует против «прихода немцев». «Ничего, мы укротим ее!» Письмо по всему полку ходило, до дыр его зачитали. Завидовали Курту, восхищались. А потом, когда там разразилось несчастье, с ужасом думали о его судьбе. Самые страшные картины представлялись… И вдруг он живой, стоит передо мной в траншее на Одере!

Мы забились в щель, а он говорил. Я не узнавал в нем прежнего Курта, того Курта, который так исступленно кричал «Хайль Гитлер!» и так фанатично верил ему. Какие теперь у него суждения! Он заявил мне прямо, что гитлеровские идеи несостоятельны. «Тише, Курт, ради бога тише», – шепчу ему, а он словно торопится все выложить. Тогда я пытаюсь парировать его удары: «Раз наши идеи несостоятельны, чего же ты убежал из плена и вновь взялся за оружие?» Он глазищи свои на меня вытаращил: «Не убегал я, Фриц. Сам пришел». Сам из плена… Странно. «А знаешь, Курт., у нас теперь доносчики в каждой роте есть. Разве ты уверен, что я не таков?» Он опустил глаза: «Я знаю, Фриц: говорить на фронте о правде еще более опасно, чем идти в огонь. И все же я буду говорить. Во имя будущего Германии. Мы верили Гитлеру. Но в катастрофе на Волге погибла вера многих. Обман раскрылся. Фюрер просто оттягивает срок своего конца и плюет на народ. Что будет после него, ему безразлично – хоть всемирный потоп…»

Всю ночь я не спал. Слова Курта встревожили меня сильнее орудийного обстрела и ночных бомбардировщиков русских».

– Алексей Прокофьевич! – пошутил Гусев, когда Сьянов закончил читать листок. – Не твой ли это бывший «заместитель» агитирует?

– Я и сам об этом подумал, – отшутился Берест, – Только его Карлом звали.

Вторая запись была иного содержания. Ее сделал, по-видимому, пожилой солдат, из тех, кто недавно попал на фронт, – тотальных.

– «Одер – река немецкой судьбы. Хорошо, что радио об этом не устает твердить. А еще убедительней – приказ фюрера. Предусмотрительность никогда не вредит делу. Могут найтись такие, что побегут и с Одера, как побежали с Вислы. Пусть теперь попробуют. Я первый пущу автоматную очередь в беглецов. Так велит фюрер. Жаль, что раньше подобного приказа не было. Совесть многие потеряли. Трусости поддались. Другого не скажешь. Ведь у самой Москвы и на Волге уже были, а потом… Ужас! Вот и мы до предела сократили фронт.

Теперь пустим в ход новое оружие. Надо только продержаться. Я верю в тебя, Одер, река нашей судьбы! С нами бог и фюрер!»

Раздались голоса:

– Этот не нюхал еще пороху, видать.

– Глупец!

– Сколько таких приказов фюрер издавал!

– Что вы от него, дурака безмозглого, хотите? – пожал плечами Сьянов. – Видно, он уже так ничего и не поймет в жизни.

– Поймет. Вот ударим по Берлину – все поймет.

– Во-во, как тот волжский Курт.

Последняя запись принадлежала офицеру, по-своему искавшему успокоения.

– «Тяжелая обстановка на фронте. Кто бы мог думать, что мы доведем себя до такого позора?! И отчего это тянут с новым оружием, неужели все еще не настал для этого момент? Ведь уже давно оно обещано нам. У меня никогда не было черной мысли о поражении. Нет ее и сейчас, хотя сегодня Н. сообщил мне что-то невероятное. Говорит, что французская газета «Комба» еще в конце прошлого года опубликовала секретную записку генерала Штюльпнагеля, которую кому-то удалось выкрасть, Гитлер потерпел еще более страшный разгром, чем Вильгельм Второй в первой мировой войне, утверждается в этой записке.

Правда, при всем том Штюльпнагель старается быть оптимистом. Говорит, что наше поражение – всего лишь случайность на пути завоевания всего мира. До чего договорился! Мы изо всех сил воюем, выполняя приказ фюрера, а генерал уже констатирует поражение. Как это можно! Он, видите ли, составляет план будущей войны. А эту куда ж деть, что с армией делать? Сдать русским? Или их союзникам? Позор! Сумасшествие!

Нет, я верю в других генералов. Верю в генштаб, этот мозг войны. Придумают там то, что нужно для победы сейчас, не может быть, чтобы не придумали!»

– Жди у моря погоды. Мозги-то у твоего генштаба, поди, уже набекрень.

– Да, записочки невеселые.

– Скребет, видно, за душу.

– Небось заскребет, если русские уже под Берлином.

– Учтите, товарищи, одно, – заметил Берест, – до Берлина хоть всего и семьдесят километров, но это сплошные пояса укреплений. Слыхали, что тотальщик пишет? Настраивайте себя на самые тяжелые бои.

Ночью командиров полков вызвал комдив. «Ну, видимо, пойдем в наступление», – подумал Плеходанов, пробираясь по траншеям на КП дивизии. Но предстояло другое. Комдив объявил приказ командующего фронтом: создать разведбатальоны, с помощью которых провести разведку боем.

По возвращении Плеходанов вместе с замполитом Субботиным инструктировал выделенных комбатами людей по частям, не дожидаясь общего сбора, чтобы не было скопления на КП.

Майор Твердохлеб прислал группу во главе с лейтенантом Греченковым. Пока тот докладывал, Плеходанов одобрительно разглядывал знакомое лицо: нос с горбинкой, плотно сжатые губы, крупный, волевой подбородок. Из сержантов вырос в офицера. Коммунист с сорок второго. На этого можно положиться.

Выслушал командира полка Греченков, по привычке склонив голову на левое плечо, как бы что-то прикидывая, и потом твердо произнес:

– Приказ командования выполним, товарищ подполковник.

Вторым вошел смуглый лейтенант Кошкарбаев. Во всем полку была известна его неукротимая ярость в бою.

– Будем бить гитлеровцев без пощады! – заверил он.

Радостно слышать такое! Ведь они знают, что идут на неравный бой. Разведбатальоны – песчинка в сравнении с той вражеской силой, которая вкопалась в землю, веря призывам гитлеровской клики, что русские должны быть разбиты на Одере. Но ведь в разведбатальоны отобраны самые лучшие, самые храбрые!

Потом Плеходанов инструктировал разведчиков, выделенных лейтенантом Сорокиным.

– Помните: вы вступаете в особый бой. Надо стремительно сокрушать врага и одновременно определить, как построена его оборона, где проходят траншеи, ходы сообщения, узнать места расположения огневых точек. Само собой разумеется, нужны нам и пленные.

До начала действий разведбатальонов много потрудились саперы. Сначала они сняли свои мины, потом под носом у немцев проделали проходы в их минных полях. Чувствуя опасность, фашисты то и дело бросали осветительные ракеты, открывали стрельбу наугад. Приходилось замирать на месте, сливаясь с землей. На помощь пришли наши артиллеристы. Они обрушили мощный удар сначала по первой, а затем по второй траншее немцев.

Бойцы сводных батальонов стремительно ворвались во вражеские траншеи. Завязались схватки. Выросший перед Правоторовым немец поднял автомат, но нажать на спусковой крючок не успел. Виктор ударил его прикладом по голове и, когда тот уже падал, для полной гарантии всадил в него нож. Лысенко, в паре с которым действовал Виктор, тронул его за руку: мол, двинули дальше. Только свернули направо – увидели еще одного немца. По фуражке определили: офицер. Немец сделал резкое движение правой рукой. «За пистолетом полез», – определили опытные разведчики, и Лысенко прыгнул на него. В то же мгновение рядом оказались Правоторов и Булатов.

– Гриша! – приказал Лысенко. – Доставь этого подполковнику живым и невредимым.

– Есть, доставить живым и невредимым! – звонко отозвался юноша.

Очистка первой траншеи продолжалась, когда часть бойцов ворвалась уже во вторую. Прибежали туда и разведчики. Положение серьезное: немцев здесь много, очевидно, артиллеристы как следует не накрыли их снарядами.

Чтобы не поразить своих, действовали больше прикладами и финками. В одном месте на Виктора напали двое, сбили с ног. Извернувшись, он, лежа, с размаху чиркнул ножом одного по ноге, да так, что тот, взревев, присел и тут же получил удар под лопатку. А со вторым управился Лысенко.

Бой начал было стихать, как фашисты бросились в контратаку. Поднялась стрельба, стали рваться гранаты, раздались крики и стоны. На отделение разведчиков навалился чуть ли не взвод фашистов.

– Держись, ребята! – кричал Виктор, отбиваясь прикладом.

Положение осложнялось с каждой минутой. Лысенко хотел дать знать о положении Греченкову, но как? Послать бойца из этого пекла невозможно – фашисты наседали со всех сторон. К счастью, Греченков сам вовремя заметил опасность на участке разведчиков. Оставив прикрытие, с группой бойцов он побежал по ходу сообщения и обрушился с тыла на контратаковавших гитлеровцев. Зажатые в клещи, фашисты не выдержали и отступили…

Но враги не примирились с потерей выгодных позиций. К тому же они наверняка уже разобрались, что имеют дело лишь с горсткой русских…

Всю ночь и весь день 15 апреля кипело сражение. И только под большим напором воины разведбатальонов отступили из второй траншеи.

Поставленная задача была выполнена.

Греченков крепко жал руки Правоторову и Лысенко:

– Молодцы, разведчики! Умеете не только «языков» хватать, но и драться.

– Без драки и «языка» не схватишь, – ответил Лысенко.

– Спасибо за выручку, товарищ лейтенант, – добавил Правоторов.

Усилиями наземной и воздушной разведки было установлено, что войскам 1-го Белорусского фронта противостояла группа, состоявшая из двух немецких армий – 3-й танковой и 9-й полевой. Ее по-прежнему именовали «Вислой». Группа располагала большим количеством огневых средств и занимала исключительно выгодные позиции. Местность пересекалась густой сетью рек, каналов.

Превращенные в крепости населенные пункты цементировали оборону противника глубиной более ста километров, включая и Берлинский укрепленный район.

Действиями разведбатальонов противник был введен в заблуждение. Он решил, что советские войска могут начать наступление лишь через несколько дней.

Вышло иначе. В пять часов 16 апреля, когда еще было совсем темно, грохнули разом 22 тысячи советских орудий «Задрожали земля и воздух, вспышки орудийных выстрелов и взрывов разрезали мглу. Эшелон за эшелоном шли в небе ночные бомбардировщики, но их моторов никто не слышал… Даже взрывы бомб утопали в сплошном орудийном гуле. От огненного вала горизонт посветлел. Видно, там, в стане врага, вспыхнули склады горючего.

Трудно было удержаться, чтобы не выразить восхищения артиллеристами и летчиками. Виктор Правоторов что-то кричал, указывая рукой на запад, но ни слов, ни звука его голоса уловить было нельзя.

Вдруг гром оборвался, от резко наступившей тишины на мгновение заломило в ушах. А потом все услышали рокот моторов – это новый эшелон бомбардировщиков нес очередной груз бомб.

– Глядите, глядите, ребята! – воскликнул Правоторов. – Наша авиация и артиллерия сбивают замки с берлинских ворот! Теперь мы откроем их настежь и…

Докончить помешало чудо: внезапно вспыхнул яркий и такой мощный свет, что казалось, сотни солнц взошли над горизонтом и осветили все вокруг. На многие километры стало видно как днем: траншеи немцев, густые ряды проволочных заграждений, рытвины и кусты.

Не сразу поняли бойцы, откуда взялся этот ослепительный свет. Лишь потом узнали, что его дали около по полутораста прожекторов, установленных на передовых позициях и включенных по команде.

Кюстринский плацдарм, на котором укрывалась в заранее отрытых саперами траншеях огромная масса наших войск с боевой техникой, пришел в движение. Загудели танки, послышались команды.

– На Берлин, товарищи, на Берлин! – крикнул Правоторов, когда лейтенант Сорокин скомандовал двигаться в бой.

Во вражеских траншеях перед бойцами открылась картина невиданных доселе разрушений – результат артиллерийского и авиационного наступления. Развороченные блиндажи с торчащими бревнами, опрокинутые, искореженные пулеметы, трупы. Оставшиеся в живых, как кроты, забились в ямы или, дрожа от страха, лежали на дне траншей. Их приходилось вытаскивать силой. Немного придя в себя, пленные откровенно признавались:

– Хуже ада советская артиллерия.

– А лучи – колоссаль! Ослепили нас.

Свет прожекторов немцы приняли зa новое русское оружие. Он потряс их не меньше, чем «катюши» под Смоленском в сорок первом году.

Ошеломленные могучим ударом, гитлеровцы стали отходить. Но по мере нашего продвижения в глубину обороны сопротивление противника все возрастало. Отвоевывать приходилось каждый метр. К этому все были готовы – знали, что многополосную оборону, которая простирается от Одера до самого Берлина, одним налетом огневых средств не сокрушить.

Передний край второй полосы обороны проходил по крутым Зееловским высотам, труднодоступным не только для танков, но и для пехоты. На них были сосредоточены десятки тысяч вражеских солдат, множество орудий и минометов. Подступы к высотам находились под многослойным перекрестным огнем артиллерии и пулеметов.

79-й корпус наступал левее Зееловских высот. Ни одну позицию гитлеровцы не отдавали без боя. Их приходилось буквально выкуривать из каждой щели. То и дело они бросались в яростные контратаки. Только на участке 150-й дивизии за день было отбито пять контратак.

Неширока река Фридландерштром, протекающая перед поселком Кунерсдорф, но заболоченный ее берег очень затруднял переправу. Все же несколько батальонов дивизии, не дожидаясь саперов, ночью на подручных средствах форсировали реку. К утру навели понтонный мост и перебросили пушки.

Батальон Неустроева переправлялся утром. Комбат поспешил в седьмую роту, находившуюся в голове батальонной колонны. К рассвету рота подошла к мосту. Густой молочный туман заметно редел. За мостом шел бой. Слева коротко стучали наши пулеметы, ухали минометы. Ни минуты нельзя было медлить.

– Как только переправится конная артиллерия, – показал Неустроев командиру роты на орудийные упряжки, стоявшие наготове, – двигай за ними! На той стороне сразу поворачивай вправо. Мы атакуем по лесной опушке.

Куксин согласно кивнул, но комбату показалось, что тот слушал его рассеянно, – не отрываясь, он вглядывался в противоположный берег. И вдруг словно застыл, уставившись в одну точку.

– Плоты, плоты! – радостно воскликнул он. – Смотрите, товарищ капитан, вон, где кустарник!

На западной стороне виднелось около десятка самодельных плотов. Повеселевший Куксин отправил за ними солдат. И пока они гуськом бежали по самой кромке моста, остававшейся свободной, пока перегоняли плоты, напряженно следил за ними.

Неустроев считал Селифана Куксина хорошим командиром и любил его. Да и в характере, пожалуй, у них много сходного. Наблюдая за его действиями, комбат как бы со стороны видел самого себя и, как всегда, успокаивался, становился более уравновешенным.

С предпоследней группой ротный переправился на западный берег. Неустроев послал Пятницкого в восьмую роту, чтобы предупредить Гусельникова о начале переправы. У артиллеристов осталась уже одна упряжка, и восьмую роту можно будет пустить по мосту. Надо спешить, туман рассеивается. Да и немцы уже нащупали переправу: снаряды, правда, пока еще с недолетом, но рвутся все чаще и чаще.

Комбат начал волноваться, но в это время сзади кто-то произнес:

– Здорово, Степа.

Неустроев обернулся. Перед ним стоял майор А. С. Твердохлеб, комбат из 674-го полка.

– Мои уже там, – указал Твердохлеб на тот берег. – Меня комполка вызывал. На сей раз наступать рядом будем. Слева от меня идет Давыдов…

Он не докончил – вражеский снаряд бухнул у самого моста, подняв столб воды. Орудийные упряжки и следовавшие за ними взводы Гусельникова заметались. Понтон резко накренился, одно орудие соскользнуло в воду и потянуло за собой лошадей. Два орудия опрокинулись и загородили мост. Образовалась пробка.

Неустроев рванулся туда, но Твердохлеб удержал его:

– Спокойно. Не суйся в каждую дырку. Комроты и без тебя справится.

А Гусельников уже командовал:

– Все на одну сторону, ставь орудия на колеса! Взяли!

Вместе с артиллеристами пехотинцы подхватили пушки и покатили на тот берег.

Порядок!

А с левого берега уже возвращались пустые плоты, «Молодец Куксин, предусмотрительный!» – благодарно подумал Неустроев.

– Так вот я и говорю, – продолжал как ни в чем не бывало Твердохлеб. – Был я на КП полка. Порядочные силы, оказывается, в Кунерсдорфе. Два учебных авиационных полка и два пехотных батальона прибыло из Берлина. Их поддерживают десять штурмовых орудий, два дивизиона артиллерии, семь минометных батарей. В тыл немецкого гарнизона комдив направил спецгруппу…

Спецгруппа, о которой говорил Твердохлеб, была составлена в основном из разведчиков 674-го стрелкового полка. Во главе ее комдив Шатилов по рекомендации Плеходанова поставил старшего сержанта Правоторова. Инструктировал его сам – долго, обстоятельно.

С востока город огибала река, с севера и запада к нему примыкал лес, в который разведчики и должны были проникнуть.

Это было вчера, а сегодня правоторовская группа уже в западной части леса. Немцы и не подозревают, что в тылу у них ночевали советские разведчики. Теперь они сидят на деревьях, не сводя глаз с города и подступов к нему. Выявлять себя преждевременно группа не должна, иначе фашисты ее сомнут. Она начнет действовать, как только батальоны разовьют успех. Пока же только наблюдение.

Ночью немцы явно нервничали. По лесной дороге, уходившей в сторону Берлина, то и дело фыркали автомашины, стрекотали мотоциклы, тарахтели повозки. Похоже, что-то вывозили из поселка, но возвращались машины еще более тяжело нагруженными. Очевидно, везли горючее, боеприпасы. Вслушиваясь в гул моторов, Правоторов подумал: «Давайте, давайте! Завозите больше. Богаче трофеи будут».

С рассветом гарнизон притих.

На той стороне речки Гусев оборудовал командный пункт. На краю лесной посадки в спешно отрытом окопе раскрасневшийся радист возился с рацией. «Я – «Уралец»! Я – «Уралец»!» – монотонно повторял он в микрофон, но, видно, его не слышали, и сержант нервничал.

– Ничего, ничего, – успокаивал его Гусев. – Видно, КП полка меняет свое место. Сейчас услышат…

«В спокойствии и выдержке Кузьма не уступит Василию Давыдову», – отметил Неустроев. Окинув взглядом поле, вздохнул. Исходные позиции для атаки нелегкие: чтобы ворваться на окраину поселка, надо пройти открытое поле, которое гитлеровцы, несомненно, заранее пристреляли.

Ударили пулеметы, но треск их вскоре поглотил грохот «катюш». Вот это кстати! Наступила пора для очередной атаки.

Седьмая рота в четвертый раз устремилась вперед, пытаясь ворваться в поселок. Из-за грохота «катюш» и самоходок не слышно стрельбы противника, однако на поле, в гуще наших цепей, то и дело вырастают клубы дыма. В бинокль да и простым глазом видно, как падают бойцы. В роте замешательство. Остановиться под минометным огнем – это же самоубийство. И комбат послал Пятницкого с распоряжением – продолжать движение, несмотря ни на что.

Но уже через несколько минут Куксин сам выправил положение. С криком «ура» первым бросился вперед. Солдаты поднялись за ним. Бегут минуту, другую… Вот Куксин вывел бойцов из смертельной зоны. Но что это? Ротный упал и не поднимается. Неустроев отогнал мысль о его гибели. «Наверное, ранен…»

Гитлеровцы кинулись в контратаку, пытаясь отбросить роту назад. Положение обострилось. Солдаты снова залегли и открыли огонь по контратакующим фашистам. Слева подоспела рота из батальона Твердохлеба. И в ее составе взвод Греченкова. Как вовремя! А справа поднялась рота Гусельникова. Воспрянула духом и седьмая и с криком «ура» пошла вперед. Крик подхватили другие роты, и по цепям наступающих покатился призывный клич. Гитлеровцы дрогнули.

Впереди, стреляя на ходу, бежал приземистый боец. Неустроев узнал в нем своего ординарца.

– Смотри, смотри, Кузьма! До чего горяч Петр в бою!

Не слыша комбата, Гусев вдруг закричал:

– Зацепились! Степан Андреевич, зацепились! Неустроев, Берест и Гусев побежали к Кунерсдорфу. Подразделения растекались по улицам, отвоевывали дом за домом, спешили захватить огневые позиции вражеских артиллеристов и минометчиков. Вскоре с ними было покончено. Слышались лишь кое-где автоматные очередш Гитлеровцы бросились к ведущей в лес дороге. Батальоны преследовали их.

На ступеньках углового дома Неустроев увидел Греченкова. Санитар склонился над его левой ногой.

– Что, ранило?

– Нет, товарищ капитан, только оцарапало.

Неустроев приблизился и увидел сквозную рану в икре лейтенанта. Усмехнулся. «Хорошенькое дело – оцарапало!»

– Это еще на Одере, – смутился Греченков. – А в атаке бинт слетел. Прошу, никому только не говорите.

– Не беспокойтесь. Я сам такой же.

Автоматный треск усилился. Неустроев взглянул на дорогу, по которой наши передовые подразделения преследовали гитлеровцев.

«Никуда фашисты не денутся. Лесная дорога с ночи перекрыта, – вспомнил Неустроев. – Там группа Правоторова в засаде».

Он вскинул бинокль. Так и есть. Толпа немецких солдат, неся потери, отворачивала от леса. Молодец парторг!

«Надо усилить удар отсюда», – подумал комбат и побежал к своим ротам.

Кунерсдорфский гарнизон, оказавшись в тисках, посчитал, что попал в окружение, и сдался. Более 250 пленных в сопровождении охраны последовали в тыл. Но в батальоне Неустроева печалились: понесли большие потери, особенно в головной, седьмой, роте. Погиб и ее командир.

Коротки фронтовые похороны. Люди стояли, скорбно опустив головы. Лицо капитана Куксина и теперь оставалось вдохновенным и мужественным, на нем застыло выражение того порыва, с каким он поднял солдат в атаку.