"Филипп Боносский. Долина в огне " - читать интересную книгу автора

всех сторон; Бенедикт почувствовал, что его оценивают, выносят приговор.
Мальчишка был неприкосновенным лицом, одним из тех, кого охраняла Заводская
компания. Волна унижения захлестнула Бенедикта.
- Я не уверен, папа, - сказал мальчик на педантично правильном
английском языке, на котором они все говорили. - Но он действительно похож
на того литвака, который украл тележку.
На улице Бенедикт показал бы ему за такие слова! Он бы ткнул его носом
в грязь! Он заставил бы его раз сто сказать: "Ем дерьмо! Ем дерьмо!" А потом
бежал бы за ним следом и дразнил: "Эй ты, девчонка, кружевные штанишки!"
- Три минуты прошло, - четко сказал спокойный голос.
Бенедикт не мог заставить себя посмотреть на мужчину, он и сам не знал
почему. Глаза не повиновались ему, бегали по сторонам. В голове всплывали
бранные слова - их произносил кто-то другой, не он. Сознание его туманилось.
- Он сейчас заплачет, - с тревогой сказала женщина.
Бенедикт вскинул голову.
- Пять минут! - отчеканил мужчина, глядя на часы.
Мальчика охватило отчаяние.
Иногда дети заводских служащих кричали вниз с вершины холма:

Эй, уроды, чужаки, голодранцы литваки!
Негры, итальяшки - драные рубашки!

А мальчишки из поселка взбегали по лестнице и гнались за ними до самого
города, до кустов барбариса и синих колокольчиков, что росли на окраине.
Бенедикт закрыл глаза. "Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem
Factorem coeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium..."[2]
- Что он говорит? - воскликнула женщина.
- Они все так говорят, мама, - это литвацкий язык, - авторитетно заявил
мальчик.
- Осталось три минуты, - объявил голос мужчины.
"Господи, помилуй", - тихо, нараспев повторял Бенедикт. Перед ним
высился алтарь. В ушах звучал голос отца Дара: "In nomine Patris et Filii et
Spiritus Sancti. Amen"[3]. Было утро, утро воскресенья. Церковь озарял тихий
мерцающий свет; перед Бенедиктом возвышался алтарь, престол был покрыт
белым, шитым золотом, покрывалом. Высокие позолоченные подсвечники сияли,
отражая пламя свечей. Двери дарохранительницы были плотно закрыты; там
покоились тело и кровь господня. Бенедикту свело болью живот, голова его
трещала. Ему казалось, он стоит на коленях и если чуть наклонится вперед, то
упадет плашмя на пол. Вдруг запах супа, который варила его мать, почему-то
проник в комнату, и в удивлении он открыл глаза.
- Отпустите его, пожалуйста, - сказала женщина. - Может быть, они и не
приедут за ним, а тележка уже у нас. Разве тебе не хочется отпустить его,
пупс?
- Нет, - решительно сказал мальчик.
- Не в тележке дело, - ответил мужчина.
- А может, он и вправду не крал ее, - сказала она.
- Но ведь кто-то ее украл! - раздраженно отозвался мужчина. - Пусть в
этой краже он не участвовал, что это меняет? Все равно украл кто-нибудь из
Литвацкой Ямы. И если этот мальчишка случайно не участвовал в краже тележки,
могу поклясться, что он стащил что-нибудь другое, за что его не поймали. Все