"Юрий Бондарев. Непротивление (Роман)" - читать интересную книгу автора

- Насовсем у Лесика одолжил музей?
- Одолжил? - Кирюшкин протянул к себе портсигар, четким щелчком
захлопнул его, сунул во внутренний карман. - Маркса читал, голубиная башка?
Вижу - не сечешь. Теоретически - экспроприировал. Практически - отобрал
награбленное. И у Лесика нервишки сдают. - Он с видимым смакованием выпустил
струю дыма, нанизал на нее колечки, заговорил превесело: - Вчера часиков в
одиннадцать захожу со студентом, этим бородатым танкистом Билибиным, в
"Эрмитаж", пивка выпить, поспорить, поговорить о том о сем, о Боге, о черте
и вижу: столика через три сидит у самой эстрады Лесик с этим ушастым Гошкой
Малышевым "Летучей мышью" и какой-то белобрысой пипочкой. Пьют на разгул,
заказывают коньяк и шампанское. И не подшофе, а уже под булдой. Так. Ясно и
отлично. Говорю Билибину: смотри на тот столик, куда я сейчас пойду, и, как
только дело запахнет порохом, бей бутылки, посуду на своем столе, вроде в
пьяном обалдеже, для отвлечения внимания. Подхожу к столику. Лесик в
состоянии булды ощерился: "Здорово, ты здесь? Садись!" Я лобызаться,
конечно, с ним не собирался, но вынимаю портсигар, раскрываю его, кладу на
стол: "Закуривай, урки с Зацепы! Угощаю по доброте душевной!" Лесик вскочил,
зубы оскалил по-рыбьи: "Смеешься? Дырочку в черепушке получить захотел!" И
одной рукой лапнул себя за грудь, где прятал пушку, а другой - за портсигар.
Я говорю: "Сломаю руку, предатель, замолкни, переговорим потом. Если только
я захочу". И вывернул из его руки портсигар, пошел к своему столику, слышу,
за спиной пискнул этот ушастый Гошка: "Убить его мало, Лесик!" Я около
своего столика обернулся, сказал: "Попадешь ко мне, уши вырву, Гошенька,
плоскогубцами!" Тот, по-моему, упал в обморок и у...ся. Мы расплатились и
ушли с Билибушкой, который был, как пружина, начеку, как и полагается
танкисту.
"Я, кажется, их понимаю и не понимаю, - подумал Александр, слушая
голоса этих незнакомых парней, видя выражение их глаз, их жесты, их манеру,
в общем-то, нежадно пить водку, их неторопливую леность речи. - Что же, эти
ребята в кустах не сидели. Но они - не мои ребята. Хотя мне нравится этот
Кирюшкин, этот вспыльчивый и добрый щетиноусый, этот похожий на юродивого
длинноволосый..."
- Скажу тебе, Аркадий, не рискуй зря, вот какое дело, - проговорил
размышляюще Логачев. - Я тебя очень уважаю. Но чую - перышко тебе меж
лопаток Лесик втихую готовит. Он - сволочь коварная. Пушку он не применит. А
куда полетишь с этим перышком, в ад или рай? Ты нам нужен, Аркаша, а не
чертям в аду...
- Вот оно, перышко! - Кирюшкин с размаху всадил свою финочку в стол
между указательным и средним растопыренными пальцами. - Нет таких чертей,
Гришуня, которые бы мной не подавились! Нету их и в природе!
Они говорили, видимо, по привычке, негромко, но довольно ясно; вокруг
них, за ближними столиками, разношерстные рыночные барыги были заняты своей
водкой и сосисками, между тем по быстрым взглядам, по внезапному молчанию
соседей, по навостренным ушам Александр замечал, что к разговору за их
столом прислушивались, время от времени с заискивающим подобострастием
взглядывая на Кирюшкина. И Александр видел: вокруг лоснились сизые, испитые,
морщинистые лица, поблескивали между оплывшими веками вожделенно ожидающие
глазки, механически жевали пустоту беззубые челюсти - закоренелые пропойцы,
подобно рою мух, должно быть, слетались в забегаловку каждый раз, когда
здесь появлялись с барышом голубятники во главе с Кирюшкиным.