"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

- Разве суть в терминах? - поморщился Васильев. - Что в лоб, что по
лбу. Слыхали такое русское выражение?
- В лоб, по лбу, - застенчиво покивал бородкой Боцарелли. - Я скажу
так. Критик в современном искусстве - это куртизанка, он должен любить всех.
А я не люблю многих. Моя трагедия в том, что я ненавижу некоторых
художников, а должен любить, то ест изображать, как куртизанка, любовь.
- И это, к сожалению, во всем мире! - резко сказал Васильев. - К
сожалению, потому, что человеческая жизнь - лишь повод для искусства, а
творчество - это личность, ее выражение! К черту в искусстве куртизанство,
синьор Боцарелли!
- Ты не следишь за собой, этого не надо, Володя, - тихо сказала Мария,
глядя под ноги. - Ты обижаешь своим тоном...
- Я не обижаюсь! - воскликнул с откровенным добродушием Боцарелли и
взмахом чутких рук изобразил отсутствие обиды. - Конечно, вы, такой
самостоятельный талант, не можете серьезно относиться к профессии
куртизанки. Я сам немножко терплю собственную профессию, но другой у меня
нет. Я очен понимаю, что всякое творчество - выявленная аномалия, и
разбираться в ней должен психиатр... не жалкий критик.
- Зачем преувеличивать?
- Создавать несуществующий мир на холсте красками или словами на
бумаге - не аномалия? Даже ваш, синьор Васильев, реализм... как это? Не
отражение действительности, а зеркало вашего субъекта... вашего личного "я".
И вот такой акт - занятие нормальных людей? Нормален бог, сотворивший наш
мир? Иероним Босх жил в пятнадцатом веке, а своим воображением создал
страшный современный мир уродства. Его картина "Несение креста" - кто
окружает Иисуса? Жестокие, садистские лица, которые представляют, как
показала история, большинство человечества. Не инопланетные пришельцы, а
жестокие люди распяли любвеобильного чудака. Простите, я очен, очен ушел от
разговора, но я всегда думаю: что должен делать талант художника - прощать
человечеству кровавые грехи, войны, убийства или сердиться на него? Любить
или ненавидеть?
- И прощать, и не прощать. Любить и ненавидеть, - проговорил Васильев,
досадуя на неоправданную свою несдержанность, и договорил умереннее: - Я
уверен, что искусство - самопознание человечества и его самонаказание.
- Что вы сказали, синьор Васильев? Самонаказание? - спросил Боцарелли и
восторженно округлил внимательные глаза, точно схватил главную мысль,
необходимую ему. - Имеет это какое-нибудь отношение к мазохизму?..
- Какого черта вы все сводите к одному и тому же, извините! Никакого
отношения! Самонаказание - это в смысле исторической вины за всю пролитую
кровь, за все страдания. Самонаказание необходимо для самосохранения
человечества. Вы поняли меня, синьор Боцарелли? Искусство призвано сохранять
человеческое в человеке! Без всяких этих надоевших до черта де Садов,
Захер-Мазохов и Фрейдов!
- Почему ты так сердишься? - сказала Мария, пожимая плечами. - Ты
грубоват, Володя.
- Разве? - проговорил Васильев вполголоса. - Вот уж не хотел.
"Да, мне что-то не по себе, - думал он, не понимая причину колючего,
сжатого в груди раздражения и против нелепого фильма, и против душащего
влагой тумана в любимой им Венеции, и против этого неглупого, излишне
болтливого критика-итальянца, смахивающего на священника своими чуткими