"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

руками, худобой лица, скромной бородкой. - Если я не могу сдерживать себя,
то почему я должен показаться этому мальчику, синьору Боцарелли, образцово
воспитанным русским, который в светской любезности произносит только два
милых слова: "отнюдь" и "весьма"? Ко всем чертям все эти нормы? К черту и к
черту! Снова чувства? Дать бы мне бессердечный разум - и все обретет
спокойствие. И все в мире станет закономерным, и я буду несказанно доволен,
что я в третий раз приехал в Венецию, что наступит скоро утро и я увижу
солнце над каналами. Но со мной что-то не так и не по себе, как будто
плакать хочется. Никогда так не было..."
- Все, все прекрасно, в общем, - сказал Васильев бодрым голосом, едва
скрыв в интонации фальшивую нотку, и продолжал превесело, сознавая, что
говорит пошлость: - К счастью, мы остались живы после глупейшего фильма, и
поэтому стоило бы сейчас перекусить и что-нибудь выпить.
- О чем ты говоришь? Двенадцать часов ночи. Я устала невыносимо. Но я
тебя не задерживаю. Поступай, как хочешь.
Мария искоса посмотрела коротким взглядом, в котором он перехватил
мимолетный зимний отсвет, и опять стеснило дыхание, точно бы перебои сердца
или непролитые слезы мешали ему. Он овладел собой, уже сердясь на это
ненормальное состояние, унижающее его, как казалось ему, и тем, что без
особых причин мог сорваться, вспылить каждую минуту.
- Не посетуйте, синьор Боцарелли, - проговорил Васильев. - Я искренне
сожалею, что наговорил колкостей, которые, в конце концов, абсолютно
бесполезны.


В вестибюле отеля был пригашен свет, и молодой красивый портье,
листавший иллюстрированный журнал под настольной лампой, с приветливой
улыбкой ("боанасера!") подошел к полочкам с ключами и ключ от номера подал
Васильеву вместе с конвертом, плотным, длинным, на котором крупным косым
почерком было написано по-английски: "М-м Васильевой" и подчеркнуто дважды.
- Тебе, Маша, - сказал Васильев и увидел, как испуганно засветились ее
глаза, пробегая по почерку на конверте, как заколебался в руке листок
бумаги, когда она тут же, отойдя немного в сторону, быстро прочитала письмо,
должно быть, состоящее из нескольких строк.
- Это мне, - проговорила она, небрежно засовывая письмо в сумочку, но
голос был чрезмерно натянут, и, наверное, поэтому она постаралась улыбнуться
синьору Боцарелли мягкой, обволакивающей улыбкой: - Спокойной ночи. До
завтра. A rrivederci!*
______________
* До свидания! (итал.).

И даже взяла под руку Васильева по дороге к лестнице.
Но как только вошли в номер и зажгли свет, она, не снимая плаща, круто
повернулась к нему, глядя в его глаза потемневшим, тем же испуганным
взглядом, затем сказала шепотом "Боже мой", бросила сумочку на трельяж и
стала ходить по номеру, клоня голову, окуная подбородок в поднятый воротник
плаща. Он молча следил за ней, предчувствуя, что в эти секунды должно
произойти то, чего он боялся, не хотел и вместе с тем ожидал как
неизбежность.
- Я не знаю, как тебе об этом сказать, - заговорила она, торопливо