"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

сойдет вниз, в ресторан, и здесь от углового столика стремительно поднимется
тот прежний Илья с дерзкими, черными глазами, которые, вероятно, можно было
узнать среди тысячи людей, тот Илья, сверх меры самолюбивый, решительный, в
сорок третьем году бесследно исчезнувший на Украине после ночного боя... Что
они скажут друг другу? Что они почувствуют?
Под утро ему приснилось, будто он один в пустой даче, пронизанной
мертвенным лунным светом, пробудился глубокой ночью от захлебывающегося лая
собаки под стеной комнаты, где спал, и ужасом сжалось сердце, когда лай
собаки оборвался, точно ее задушили, - и наступила такая тишина, какая
бывает перед убийством. В этой лунной тоске, опутавшей всю дачу мутной
паутиной, он услышал, как хрястнули, зазвенели стекла, затрещала под
чудовищной силой рама и кто-то квадратный начал приближаться свинцовыми
шагами к двери его мастерской. А тишина сжимала весь мир, и была такая
тягость в этой всемирной безнадежности, что он задохнулся в одиночестве,
прощаясь со своей неудавшейся жизнью, которую его друзья считали
безоблачной, удачливой, счастливой... Потом кто-то в лунном сумраке голосом
Марии сказал, чтобы он в последний раз пожалел себя, ее и семью, но ему
стыдно было вслух просить прощения, а сердце разрывалось ужасом, и,
задыхаясь, он вдруг прорвался куда-то сознанием, понял, что лай убитой
собаки, безмолвие, страх ожидания - это лишь сновидение, что он не на даче
под Москвой, а очень далеко от нее, в чужом отеле и что надо окончательно
проснуться...
"Да, я в Венеции, - вспомнил он с отчетливостью и осторожно, чтобы не
разбудить Марию, потянулся к часам на тумбочке, но в потемках не разобрал
стрелок, опять лег, закрыл глаза, и тотчас за окном, пронизанным луной,
встревоженно залаяла собака и оборванно смолкла, придушенная кем-то, и он
даже застонал, вновь окунаясь в круговое движение повторного сна, - в
периоды нервного переутомления он знал, что эти изнурительные повторы
сновидений - его нездоровье.
Он принял душ, побрился, выкурил натощак сигарету и в восемь часов утра
спустился в ресторан, чувствуя непрошедшее утомление во всем теле.
Ресторан был по-раннему просторен, занавески везде раздернуты, низкое
утреннее солнце, разгоняя за окнами туман, косым потоком сверкало на тугих
скатертях, на белых башенках накрахмаленных салфеток, на красном ковре в
проходах, и за открытой стеклянной дверью большая терраса была веселой,
солнечной, впуская свет с трех сторон.
"Неужели там он?"
И Васильев сначала не увидел четко, а представил там ожидающим его
Илью, еще издали заметив на террасе единственного посетителя за крайним
столиком, откуда удобно было наблюдать входящих в ресторан. Нет, он сидел не
за угловым столиком недалеко от входа, как воображалось ночью, а возле
стеклянной высокой стены террасы и, повернув голову, смотрел через
пространство ресторана на Васильева, а тот шел к нему, уже плохо слыша
возникшего сбоку толстенького румяного шальянца-метрдотеля, спрашивающего о
чем-то с солидной и дружеской любезностью.
- Ja, ja, danke schon*, - машинально пробормотал Васильев, не слыша
своих слов, не вкладывая в них никакого разумного смысла, потому что
человек, в котором он подсознанием угадывал Илью, медленно подымался из-за
стола, задавливая сигарету в пепельнице, и был не Ильей, не лейтенантом
Ильей Рамзиным, а неким совсем другим, высоким, седым, заботливо выбритым