"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

цистерны крови. Крови фашистской сволочи, как мы говорили на войне. Не
говорю о морях русской крови, которую они выпустили. А убивать гомо сапиенсу
гомо сапиенса - самый неискупимый грех. И... в монастырь, в монастырь давно
пора! Каждому воевавшему - русскому и немцу! На коленях, до спасения души
выстаивать. А спасения нет. Кто мне прощение даст? Бог? Слишком далеко.
Люди? Самим, подлецам и грешникам, перед ближними искупать вину надо. Так
кто меня сейчас может судить - как я попал в плен: сдался или взяли? Ты?
Вряд ли, Владимир. От орудий мы отходили вместе. Возвращались вместе. И
прорывались вместе. Командир полка майор Воротюк? Таких в любое время вешать
мало. Народ? Понятие великое, но общее, и используют его частенько
демагоги - говорят от имени народа.
- Понятно, Илья. Можешь не продолжать. Значит, никто?
- Значит, никто. Нет сейчас в мире праведного суда, Владимир.
- Ну а погибшие, в конце концов! Или все забыто? Мы-то с тобой не имеем
права...
"Кто дал мне право говорить с ним таким судейским тоном? Что за допрос?
Я не верю ему?"
- Не хочешь ли ты обвинить меня в том, что двадцать миллионов русских
полегло потому, что я в плен попал? Да какое там двадцать? Преуменьшено,
конечно. Думаешь, в этом моя вина?
Черные узкие глаза Ильи, горячо вспыхивавшие когда-то в юности огнем
гнева, теперь изучающе всматривались в Васильева, а тот с несогласием и
надеждой старался найти в его облике, что было неизменной сутью его
поступков и сутью бесповоротной решимости лейтенанта Рамзина. Но этого
прежнего не хватало сейчас в опасных глазах Ильи, сквозь прищур которых
проникали лишь искры лихорадочного жара.
- Нет, Владимир, пленные здесь ни при чем. Я-то знаю, кого судить за
погибших, - сказал Илья четко. - Майоров Воротюков надо судить, которые и
карту-двухверстку толком читать не научились. Помнишь, как он ходил,
бесподобный наш командир полка: зимой хромовые, летом брезентовые сапоги в
гармошку, сплошь в портупеях, летом фуражечка козырьком надвинута на глаза,
затылок бугорком, зимой - папаха... первый парень на деревне. И красивая
девка из санинструкторов всегда при нем, всегда под боком вместе с
пройдохой-ординарцем. А каков голос - с вибрацией, с любовью к распеву:
смир-рня-а-а! Не знаю, как ты, а я его помню так, будто война вчера
кончилась. По телефону он кричал два слова: "Вперед!" и "Давай!" И после боя
оставалось в ротах человек по шесть. Ты хорошо помнишь майора Воротюка?
- Я помню его.
- А старшину Лазарева?
- Помню.
- Тогда "keinerlei Probleme, nicht Problemen!.."*
______________
* Ни малейших проблем, никаких проблем (нем.).

- Илья, мне кажется, что ты почему-то уходишь от моих вопросов?
- Ухожу? От вопросов? Нет, Владимир, ни бога, ни черта я не боюсь. Я
прожил жизнь и видел кое-что. Попил все вина мира и покурил сигареты всего
света. И спал с женщинами всех марок - даже с чернокожими Цирцеями. Так
скажи на милость: кого и чего мне бояться? Смерти? Просто ты, Владимир, как
почти все русские за границей, осторожен и хочешь... знать: как я выжил...