"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

не службой ли у генерала Власова?
- Я хотел спросить другое, Илья, - проговорил Васильев, замечая усмешку
в черноте его глаз и чувствуя царапающую горечь, как будто их обоих
засасывала и не выпускала липкая тайна жизни Ильи, неподвластная прошлому. -
Я хотел сказать другое... Ты был русский офицер, а, как известно, в плену...
- Не все подыхали, - фальшиво-ласково перебил Илья. - Я зубами и
ногтями держался за жизнь. Больше тебе скажу. Только там я понял, что такое
жизнь и что такое превратиться в падаль...
"Откуда у него этот шрам на виске?" - подумал, ненавидя себя, Васильев
и сейчас же представил как оправдание пулевое ранение в левый висок,
ранение, полученное той дикой, роковой ночью, когда им приказано было
вытащить орудия, оставленные в окружении. И он спросил, спасительно хватаясь
за это оправдание:
- В висок тебя тогда ночью ранило?
Илья, очевидно, сразу понял, о чем хотел сказать Васильев, приподнял
брови, выразив снисходительное добродушие, и, приглаживая холеными пальцами
ровно зачесанные седые волосы на виске, сказал:
- Нет - другое. Следы драки в одном сомнительном заведении. В сорок
восьмом году. А тогда ночью, - он с нажимом произнес "тогда", - был
абсолютно целехонек. И в полном сознании. Я тебе сказал - тогда я зубами и
ногтями держался за жизнь. Тогда...
- А сейчас?
- Сейчас я ценю свою жизнь не дороже ломаного гроша.
Илья выказал в быстрой улыбке очень белые зубы, и Васильев вспомнил
маленькую золотую "фиксу", надетую Ильей в восьмом классе на боковой зуб
коронку, поразившую всех порочным блатным блеском, подумал, как давным-давно
это было и так далеко, что возникло желание сбросить вязкое наваждение
памяти.
- В конце концов, - проговорил Васильев, - в конце концов, - повторил
он, не без омерзения слыша, что говорит не то, что должен был сказать, в
конце концов я не очень понимаю двусмысленность в нашем разговоре...
Илья вертел, разминал неприкуренную сигарету, и его выбритое лицо,
желтое, суховатое, и безукоризненно завязанный галстук, и эти острова седины
в зачесанных назад волосах - все было солидно, все говорило о годах прожитой
жизни, об усталости когда-то сильного, деятельного человека, отошедшего от
дел и теперь занятого своей внешностью, костюмом, поддержанием еще
сохранившейся бодрости.
- Не знаю, нужно ли об этом с тобой говорить?.. - сказал Илья, не
прекращая мять неприкуренную сигарету. - Я не хотел встречаться с тобой в
Риме, где тебя окружало много всяких и разных господ.
- Всяких?
- Не сомневайся, известный художник! - Илья прикусил фильтр сигареты и
сунул ее, так и не закуренную, в пепельницу. - Разумеется, там не было
Джеймса Бонда. Но кувшинные рыла торчали непременно. В Венеции посвободней.
И я решился. Я хочу узнать... и именно у тебя... - Он снова вынул сигарету
из пепельницы и снова принялся тискать и крутить ее в пальцах. - Именно у
тебя...
- Что узнать?
- Я хотел узнать... Именно у тебя. Узнать вот что, Владимир. Как ты
думаешь: пустят меня на время в Россию, чтобы повидаться с матерью? Вернее -