"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

дадут ли мне визу? Только скажи по-мужски: ты можешь узнать?
- Это ты хотел спросить?
- Это, - ответил Илья, продолжая механически мять сигарету,
сосредоточенно устремив внимание на свои пальцы, нервные, с бледными
отполированными ногтями.
- Визу? Не знаю, - проговорил Васильев и положил коробок спичек перед
Ильей. - У тебя что - огня в зажигалке нет?
- Благодарю. Есть.
Илья сломал измятую сигарету, швырнул ее в пепельницу, после чего взял
со стола зажигалку, высек огонь, задул его и не то поморщился, не то
улыбнулся.
- Не обращай внимания. Мне разрешено курить три сигареты в день. Одну я
выкурил, ожидая тебя. Так ты не можешь ответить на мой вопрос, Владимир?
- Нет.
- Жаль. - Он, опустив глаза, стал неспокойно поигрывать зажигалкой и,
занятый этим, все так же, не глядя на Васильева, проговорил отрывисто: -
Даже если бы меня расстреляли, я все равно хотел бы увидеть мать. Даже если
бы расстреляли...
"Да, вот он, вот он!" - подумал Васильев, до предельной ясности
вспомнив эту давнюю его привычку: давать работу рукам в моменты раздумья
перед тем, как окончательно принять решение, а зажигалка мелькала на его
ладони напоминанием той старой особенности Ильи.
- Я многое знаю о России по советским газетам, - заговорил Илья упрямым
голосом. - Мне стало известно, что посмертно реабилитирован мой отец в годы
Никиты Хрущева. Я хотел бы приехать на несколько дней... увидеть мать.
- Даже если тебя и расстреляют? Почему ты это сказал, Илья?
- Я мало кому верю. А иногда и бессрочно надо платить по счетам.
- За что платить?
- За то, что не вернулся, а теперь возвращаться поздно. За то, что не
подох в плену, не захлебнулся в дерьме, как сотни других русских за
границей, а даже благопристойно разбогател в пределах, конечно, скромных.
Вот вышеупомянутые "за то". Мало разве? Но у Власова не служил. Хотя
вербовали в Заксенхаузене. В Иностранном легионе не воевал. В военных
преступниках и карателях не числюсь... Все было. Кроме перечисленного.
Он остановил испытующий, пристальный взгляд на лице Васильева и тут же,
смягчая это упорное выражение, проговорил:
- Я постарел, поэтому мне снится наш двор на Лужниковской, деревянные
ворота и липы под окнами. И еще - почему-то весеннее утро в голубятне, и,
знаешь, пахнет перьями, коноплей... Я хочу, я хочу увидеть мать. Помоги,
если ты мне хоть немного веришь. Если нет, то скажи прямо: нет!..
Васильев отвернулся к окну террасы, освещенному рассеянным солнцем,
которое серебристым диском стояло над Большим каналом, а туман уходил по
намокшей набережной, колыхался паром над утренней водой, и уже ярко засинело
почти летнее небо и стали видны вершины храмов за каналом, купола музейных
дворцов. Но это тихое солнечное утро осенней Венеции, ее погожая синева,
радостно затеплившиеся купола вдали - все вдруг показалось ему неверным по
сравнению с тем прекрасным и печальным, ушедшим в невозвратимые годы, в
лучшую пору голубятен и весенних утр их жизни, когда он и Илья безоглядно
верили неписаным законам замоскворецкого товарищества. И было тем горше, что
прошлое окрашивалось сладостной дымкой их детства, их юности, куда не раз