"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

покосился в сторону окна, где подле батареи (как бывало почасту) стояла
парочка, заметил что-то знакомое в девичьей фигуре, и тут же явственно его
окликнул удивленно-звучный голос дочери:
- Па-а, куда ты? И зачем ты?
Ему было не очень приятно видеть в этот час рядом с дочерью рослого, не
первой молодости актера Светозарова, жгучего красавца, анекдотиста,
выпивоху, любителя розыгрышей, дважды женатого и дважды разведенного, с
манерами опереточного дамского угодника, и Васильев почувствовал колкий,
оскорбительный холодок от наивной неопытности и чрезмерной неразборчивости
дочери.
- Тебе, вероятно, пора, Вика, - сказал Васильев и оглядел Светозарова с
искренним любопытством. - И вам, молодой человек неотразимой наружности,
пора бы уже отпустить советскую студентку, которой вставать на лекцию в
семь.
- Виктория, вы должны подчиниться старшим, - заговорил глубоким
баритоном Светозаров, изображая благоразумную покорность. - Владимир
Алексеевич, великодушно извините меня за непредвиденную полночность... Готов
и в монастырь замаливать грехи, если бы адрес был хоть одного действующего.
Негде покаяться.
- Пожалуйте вместо обители со мной в лифт. Я объясню, как поступить.
- Па-а, перестань! - возразила Виктория со смехом. - Начинаются советы
и поучения! Анатолий рассказывает смешные истории, а я хохочу! Ты слышал о
репетициях во МХАТе? О Массальском и Ершове? Нет? Как во время пьесы они
подпрыгивали на сцене по сигналу "брэк"?
- К сожалению и прискорбию, не слышал, - сказал Васильев, насмешливо
обращаясь к Светозарову, вмиг изобразившему послушное внимание домашнего
мальчика. - Вы, Анатолий, не устали языком артикулировать? Посмотрите на
часы, очаровательный любитель монастырей. Время уже неприличное.
- Артикулировать? Ха-ха! Как, как? - почтительно поразился
Светозаров. - Не понял мысль, Владимир Алексеевич, по темноте своей! Что я
не устал?
- Ну, попросту болтать без передышки.
- Вы меня обижаете. За что? Незаслуженно! Без вины виноват!
- Я очень сожалею.
"Что это со мной? Почему я раздражаюсь, когда надо сдерживаться?.."
Подошел лифт, освещенный, сиротливо пахнущий морозной одеждой, студеной
зимой, с натоптанным снегом на полу, и Васильев, опускаясь в этой удобной
механической кабине двадцатого века, несущей его вниз мимо затихших до утра
чужих, успокоенных сном квартир, поморщился, закрыл глаза и подумал о
потерянном времени и полной ненадобности всего того, что делал и говорил
целый вечер дома, устав воспитанно возражать гостям, не чуждым самонадеянно
утвердить и особые критерии в искусстве и, конечно, в живописи, легко
переходившим (ради спокойствия) в суждениях своих премудрые житейские
перекрестки, - и вдруг почувствовал, что в последнее время уже испытывал не
раз смутно и счастливо умиротворяющее душу желание уехать в некий час из
Москвы надолго, на несколько месяцев, на год, на пять лет, уехать однажды из
дома или мастерской, ни о чем не жалея, поселиться где-нибудь на синих
вологодских озерах, неторопливо созерцать естественное, первородное, жить с
рыбаками, есть простую деревенскую пищу, писать облачные северные пейзажи,
неизощренные портреты рыбаков, прожженные солнцем и водкой лица...