"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

послезавтра будет поздно! - продолжал сухощавый капитан, которого Маша
назвала "Эдуард Аркадьевич", и принялся укладывать в чемодан на запасы
нижнего белья банки кофе, плитки шоколада, какао со сгущенным молоком, целое
довоенное богатство, блистающее пленительными ярлыками. - То, что я завтра
утром улетаю в Югославию, - это не бегство, Тамарочка, и не эвакуация. Это
счастливое стечение обстоятельств, и я рад тому, что буду снимать действия
партизан до энного момента. До энного, понимаешь, сестрица моя?
- Что значит "до энного"? - спросила Тамара Аркадьевна, не отрываясь от
книги, и морщинка пролегла меж атласных ее бровей. - Ты действительно
считаешь?..
- Я считаю, золотце мое, что сейчас... вот в эти дни каждый решает свою
судьбу... В сущности - мы перед трагической дилеммой...
И в этот момент Маша сказала:
- Не будем слушать жуткие споры. Со вчера в доме началось
светопреставление, как будто немцы в Москву вошли, а я не верю, не верю, не
верю, и даже смешно слушать эти тр-рагические дилеммы. Давайте лучше дядин
шоколад лопать и, пожалуйста, рассказывайте, рассказывайте, как вы и что?..
Она на ходу подхватила со стола початую плитку шоколада, обернутую
роскошным тоненьким серебром, провела их к книжной этажерке, к мягкой,
покрытой бархатным покрывалом тахте - в свой уголок этой большой с лепным
потолком комнаты, усадила обоих в кресла, сама села напротив на тахту и,
весело хмурясь, стала разламывать, хрустя серебром, плитку шоколада на
равные доли.
- Дядька у меня - добрый малый, его посылают с кинохроникой в
Югославию, а главное, ему дали царский сухой паек, - сказала она шепотом,
показывая смеющимися серыми глазами на Эдуарда Аркадьевича, проворно
уминавшего вещи в чемодане. - Вот, держите и вовсю ешьте. Имейте в виду -
"Золотой ярлык". Помните, каким чудесным веером эти плитки лежали на витрине
кондитерских на Серпуховке? А сейчас - фьюить! Черта с два!.. Так когда же
вы вернулись? Вчера? Сегодня? Когда? Говорите же!..
- Ночью, - ответил Илья. - И, как видишь, в полном здравии. И решили
нанести тебе визит.
- Милые, как это хорошо на вас смотреть! И лица у вас стали какие-то
грубые, коричневые! Как у красноармейцев!..
Она свистнула, сунула им в руки по куску разломанной плитки, и Владимир
почувствовал теплый запах шоколада, смешанный с вкусным меховым запахом
Машиной безрукавки, когда она наклонялась к ним, обдавая
заговорщицки-озорным светом улыбки, вспомнил довоенный декабрьский вечер,
вьюжный мороз на улице, нетопленую голландку, зимнюю тишину этой комнаты,
где они лежали в головокружительном дурмане на веявшем и пылью и духами
ковре (ковер и теперь застилал комнату), с замиранием вспомнил ощущение ее
упругих и нежных губ - и шершавые иголочки озноба затрясли изнутри его. Он
ничего не мог забыть из того счастливого вечера, что случилось два года
назад, а она будто ничего не помнила, и во взгляде, в голосе, в улыбке ее не
было и малейшего отсвета той, наверное, еще детской непостижимой близости
между ними, после которой она ни разу не приглашала его к себе.
- Я не люблю шоколад, - сказал Владимир, пересиливая беспричинное
сопротивление всему тому, что делала или могла сделать сейчас Маша, подумал:
вот отчего были сладкими губы у нее, когда она чмокнула их обоих в щеки, и
договорил нарочито грубовато: - Не понимаю, как можно есть приторную чепуху?