"Юрий Бондарев. Степь" - читать интересную книгу автора

слева направо, темную нашу кучку, укутанную на холодке рассвета тулупами,
и бабушку или прабабушку, возвышающуюся над нами, - вижу все это словно со
стороны, но не помню ни одного лица. Лишь белое, смутное, не лицо, а
доброе пятно под деревенским платком ощущается мною, рождая чувство
детской защищенности и невнятной умиленной любви к ней и к этой прелести
открывшегося на берегу реки утра, неотрывного от неясного лица никогда
позднее не встречавшейся мне бабушки или прабабушки...
Когда же я вспоминаю этот осколочек полуяви, полусна, то испытываю
непередаваемо покойное, подхватывающее меня мягкими объятиями счастье, как
будто передо мной открылась вся доброта мира и все человеческие чувства
соединились в моей душе в тот миг поднявшегося из травы солнца,
встреченное, увиденное нами где-то в пути, в длительном переезде куда-то.
Куда?
Странно вдвойне: я помню себя все время в движении, помню освещение и
запахи, вольные, степные, но чаще уютные, успокаивающие и вместе
тревожащие душу, как ожидание переезда, ожидание медленного приближения к
невиданной и неизведанной красоте, к обетованной земле, где все должно
быть радостью.
И встает из уголков моей памяти серый, дождливый день, большой
деревянный дом неподалеку от переправы через широкую реку, за которой
туманно проступает кадкой-то расплывчатый в своих очертаниях город, с
церквами и садами, что-то не совсем определенное, четкое по предметам, но
все-таки большой город.
Я не вижу самого себя - в доме ли я или возле дома. Я лишь представляю
мокрую завалинку, наличники резные и истоптанную копытами дорогу - от дома
к реке - и чувствую лепет дождя и что меня сейчас позовут, а вокруг в
сыром воздухе теплый запах лошадей, сбруи, навоза, запах хлеба - эти
удивительные запахи, вечные, как жизнь, как движение, всегда томительно
беспокоящие меня до сих пор.
Но почему во мне, городском человеке, живет это? Вое те же толчки крови
моих предков? Уже будучи взрослым человеком, я спросил у моей матери,
когда был тот день, тот дождь, и переправа, и город за рекой; она
ответила, что меня тогда не было и на белом свете. А вернее - мне кажется
так, - она не помнила того дня, как не помнил и отец одной ночи, которая
навсегда осталась в моей памяти.
Среди темноты я лежал на арбе в душистом сене, таком пряном,
медово-сладком, что кружилась голова и вместе кружилось над головой черное
звездное небо, устрашающе далекое и огромно-близкое, какое бывает только в
ночной степи, и перед моими глазами колюче мерцали, шевелились, горели,
тайно-действенно перестраивались созвездия, среди них сияющим белым дымом
тек, двумя потоками расходился Млечный Путь, что-то происходило,
совершалось там, в темных высотных глубинах, пугающее, счастливое,
непонятное...
А внизу наша арба медленно переваливалась во степной дороге, и я словно
плыл между небом и землей с замирающим от восторга сердцем. Невысказанный
восторг вызывало еще то, что все это разверстое надо мной черно-звездное
пространство вселенной и вся чернота летней степи были туго заполнены
металлическим звоном сверчков, неистовым, страстным, не прекращающимся ни
на секунду, и, казалось мне, будто сверлило серебристо в ушах от
царственного блеска распыляющегося Млечного Пути...