"Юрий Бондарев. "Простите нас!"" - читать интересную книгу автора

через заборы. Сафонов шел, помахивая прутиком, глубоко вдыхал запах
садовой свежести, этот смолистый самоварный дымок - эти запахи, эти тени
от тополей напоминали детство, голубятню, игры в Чапаева, сокрушительные
набеги на чужие сады, - как давно это было! Да было ли?


Весь день он ходил по городу и не узнавал его. И город не узнавал
Сафонова. Старинный степной этот городок был точно заново заселен, заново
выстроен; комфортабельно блещущий зеркальными витринами центр его кишел
пестрой, куда-то спешащей через перекрестки толпой, милиционеры, с
шоколадно опаленными солнцем лицами, в белых кителях, заученно-щегольски
взмахивая палочками, регулировали движение; разомлевшие, потные люди
стояли на троллейбусных остановках в пятнистой тени акаций, везде
продавали газированную воду, как в Москве, как на улице Горького... А
раньше тут зевали от жары, лениво покрикивали краснолицые, бородатые
мороженщики в передниках, похожие на дворников, и залитые зноем улицы были
безлюдны, накалены, только собаки лежали в прохладе крылец, дремали,
высунув языки, и в белой запыленной полыни стонали куры.
Он четыре раза не спеша проходил по той улице, где родился и где прежде
стоял его низенький глинобитный домик. Теперь на этом месте был бульвар,
молодой, свежий, с песчаными аллеями, исполосованный тенями, солнечными
пятнами. И этот бульвар, которого никогда не было, совсем не помнил и не
знал детства Павла Георгиевича, не знал, как здесь он неуклюже поцеловал у
несуществующей сейчас калитки Веру, и она, странно потрогав пальцами свои
губы, откинув голову, сказала с беспомощной растерянностью: "Теперь на всю
жизнь, да?"
Сафонов сел на скамью, долго оглядывал бульвар с томительно замирающим
сердцем. Ничего не осталось от прежнего, от его детства, ничего не
осталось... И было обидно, непонятно это, будто жестоко и зло обманули
его, отняли что-то у него, чего нельзя было отнимать.
Но где сейчас Витька Снегирев, где Вера? Витька - первая мальчишеская
преданность, Вера, как говорят, - первая любовь, мучительная и
трогательная, с записками в школе, с мягко падающим снегом на крыльцо, с
первым неумелым поцелуем, который он помнил...
Павел Георгиевич посмотрел на детские коляски, на малышей в белых
панамах, ползающих среди песка, на загорелого парня в безрукавке,
угловатую, как подросток, девушку с веточкой акации в зубах, совсем
незнакомых, медленно идущих по аллее бульвара, и поднялся, каким-то
постаревшим движением перекинул плащ через руку. Он почему-то почувствовал
себя экскурсантом в этом городе.
Но его вдруг потянуло на Садовую, там, на этой окраинной улице, густо
заросшей деревьями, жил в том мире детства Витька Снегирев, а на углу,
возле аптеки, в маленьком доме, - Вера. Он хотел что-нибудь узнать о них:
"Что с ними? Как они?"
Садовая улица была прежней, седые акации вперемежку с тополями,
разросшиеся вдоль забора, переплелись над ней, образовали над всей улицей
зеленый темный шалаш, и мохнатыми гусеницами валялись на тротуаре
тополиные сережки, как тогда, в детстве. Сафонов глядел по сторонам на эти
милые с детства, затененные листвой одноэтажные дома, на слабо
поблескивающие стекла летних террас, пышно увитые плющом, и жадно искал