"Владимир Болучевский. Дежавю " - читать интересную книгу автора

Петербург, весь как бы сотканный из непостижимой многоплановости
бытия, город мистический, болезненный и прекрасный, от века был местом, где
личности подобною рода живут в постоянном напряжении, будучи не в силах ни
отождествить себя с одним каким-либо манящим и вечно ускользающим аспектом
здешней реальности, ни оставить эту заколдованную территорию, будучи
изначально чужими и в простоте деревни, и в печальном философствовании
провинциальных городов, и в "чисто конкретной" давке Всероссийского Пупка,
и в дальних странах.
И уж совсем наступает "чума", когда город, словно древний галеон под
распущенными парусами облаков, вплывает в серебристый волшебный туман поры
белых ночей, когда сутки делятся на день жаркий и многолюдный и следующий
за ним прохладно-прозрачный и призрачный день пустых улиц, набережных и
парков. Когда ночь исчезает вовсе неведомо куда, и все, что пряталось в
ней, скрытое покровом тьмы, вдруг выплескивается на свет Божий, являя свою
иррациональную сущность, смешивает карты в пасьянсе размеренного бытия и
сводит с ума.
С Гурского на это время, как правило, слетала показная брутальность.
Он переставал играть в бретера и шармера, становился беззащитен, печален и
для душевного равновесия пил водку.
Все происходящее с ним и вокруг него он в эту пору воспринимал
отстранено; так иные умные, но неумеренно пьющие люди стараются не вступать
в диалог с преследующими их голосами, осознавая их бесовскую природу.
Галлюцинацию следует игнорировать, и она исчезнет.
Существовала, правда, некая тонкость в том, чтобы отличать кажущееся
от существующего на самом деле. Но в одних ситуациях, явно не имеющих
принципиально важных последствий, Александра это просто не заботило, а в
других - он смиренно полагался на Господа и великую милость Его.
Как, например, в случае с котом. Не далее как сегодня, в прохладное
время суток - для простоты изложения назовем его "ночью", - он проснулся от
громкого младенческого плача. С трудом разлепив веки, увидел, что младенца
нет, а есть огромный серый кот, который сидит посреди комнаты и жутко орет.
Разумеется, никакого кота да еще с такой инфернальной рожей в квартире
быть не могло, ибо жил Гурский на пятом этаже старого петербургского дома и
спать ложился хоть и будучи подшофе, но при памяти. Окна закрыты. Открыты,
правда, форточки, и есть балкон, выход на который по странной причине
находится на кухне. Но балкон - единственный на всей стене, и до ближайшего
соседского окна расстояние приличное.
- Ты кто? - спросил Адашев-Гурский и протянул к коту руку.
Тот припал к полу, прижал уши и, разинув громадную пасть, зашипел.
- Вот так, значит, да?.. Тогда уходи, - Александр, пошатываясь, встал
с постели, обошел животное и стал хлопать в ладоши, пытаясь выгнать его из
комнаты. Тот забился под кресло. Гурский отодвинул кресло, и кот, пробежав
по висящему на стене ковру, прыгнул в его постель, нырнул под одеяло и
выставил оттуда яркий зеленый глаз.
С минуту они смотрели друг на друга, а потом Гурский, продолжая
глядеть на кошачью морду, слегка надавил себе пальцем на глазное яблоко,
пытаясь определить, раздваивается ли она в этот момент вместе со всеми
видимыми предметами и не является ли ее обладатель наваждением. Эксперимент
ничего не дал, поскольку и без надавливания на глаз все вокруг двоилось.
- Ну и ладно, - сказал Александр, сел в кресло и заснул.