"И.Я.Болгарин, Г.Л.Северский. Адъютант его превосходительства" - читать интересную книгу автора

кой армии он мог бы изучать не по трудам ученых, а прослеживая судьбы
своих дедов и прадедов.
Ратному делу Ковалевский был предан всей душой, гордился своей прос-
лавленной родословной и уже в кадетском корпусе стремился изучить доско-
нально военные науки - вот почему он вполне заслуженно считался в среде
офицерства авторитетом. И в то же время он, как и многие, равные ему по
положению, являл собой полное политическое невежество, совершенно не
разбираясь в программах существующих и сражающихся партий, сознательно
отстраняясь от этого понимания, считая всю эту возню пустопорожней бол-
товней, одной из досаднейших постоянных слабостей русской интеллигенции.
Ее болезнью. Ее бедой.
Значения происходящих в России после февраля событий Ковалевский не
понимал, лишь смотрел с ужасом, как отразились эти события на сражающей-
ся на германском фронте армии. Весь ее огромный организм, хоть и имевший
неполадки, но все же действующий и повинующийся, вдруг стал на глазах
разваливаться.
Уставшая до предела армия рвалась домой. Толпы дезертиров. Митинги.
Солдатские комитеты. Он жил тогда с ощущением неотвратимой катастрофы,
ибо то, на что он потратил всю свою жизнь, становилось бесцельным, не-
нужным.
Потом, после октября семнадцатого года, когда открылась возможность
снова действовать, он сделал выбор и до сих пор считал его правильным
хотя бы потому, что этот выбор являлся, по мнению Ковалевского,
единственным, ради чего стоило еще жить и бороться...
Задрожали зеркальные стекла салон-вагона. Два паровоза, почти скрыва-
ясь в облаке пара, протащили мимо тяжелый воинский состав. С тормозных
площадок с любопытством смотрели на окна часовые.
Расстегнув воротник мягкого кителя, Ковалевский сел за стол и начал
просматривать бумаги. Чем больше он вчитывался в них, тем еще больше
раздражался: в приемной опять напутали, подсунув командующему вместе с
безусловно важными документами какую-то малозначимую чепуху. Вначале он
с привычной тщательностью военного человека пытался вдумываться в ненуж-
ные письма и рапорты, но вскоре отбросил карандаш и позвонил.
Бесшумной тенью возник в салоне молодой подпоручик с адъютантскими
аксельбантами. Светло-зеленого офицерского сукна китель ладно охватывал
его фигуру. Поблескивали сапоги с модными острыми носками. Смешливое ли-
цо было по-юношески свежим.
- Слушаю, ваше превосходительство!
- Что вы принесли мне, Микки? - спросил Ковалевский, с трудом сдержи-
вая гнев. - Или полагаете, что дело командующего заниматься этим бумаж-
ным ворохом? - Он оттолкнул на край стола толстую папку с бумагами.
Покраснев от волнения, младший адъютант смотрел на своего генерала
глазами столь преданными и незамутненными раздумьем, что Ковалевскому
тут же и расхотелось продолжать разнос: как настойчивость дрессировщика
не превратит болонку в бульдога, так и начальственный гнев бессилен пе-
ред бестолковщиной младших адъютантов. За долгие годы своей военной жиз-
ни Ковалевский свыкся, что такие не в меру жизнерадостные, розовощекие
адъютанты являются неотъемлемой частью любого штаба, как мебель... "И
прозвища у них всегда какие-то уменьшительные, - подумал Ковалевский,
глядя на младшего адъютанта. - Микки... - И повторил про себя еще раз: -