"Джеймс Бойл "Секты-убийцы" (Главы из книги)" - читать интересную книгу автора

назвать его "Отец", то его могли неделями держать в деревянном ящике или
давали есть острый перец, пока не начиналась рвота, а потом заставляли
глотать рвотную массу. В избиении детей Джонс участвовал лично, метко нанося
удары и пинки, при этом не выпускал из руки микрофона, и вопли жертв
транслировались через усилители, развешанные по всему лагерю: "Прости,
прости меня, Отец!" Детей избивали, окунали головой в воду, подносили к лицу
живых змей, и на все это они обязаны были отвечать: "Спасибо, Отец!"
Во время долгих ночных сборищ, разглагольствуя перед собранием, Джонс
прочитывал и вести из дома, мрачными красками расписывая все ухудшающиеся
условия жизни в США, например, сообщал, что в Лос-Анджелесе объявлена
эвакуация в связи с угрозой войны двух рас. Все это время джонсовское
восприятие окружающего мира все более искажалось от постоянного приема
амфетаминов и транквилизаторов. Психотропными средствами, которыми обычно
успокаивают буйнопомешанных, напичкивали лагерных "смутьянов" и просто
недовольных, в том числе и детей. Таких людей держали под стражей в
специальных "отделениях длительного лечения", внешне напоминающих сараи.
Уйти из лагеря живым было абсолютно невозможно. Днем и ночью
вооруженные охранники обходили границы поселения, одним своим видом отбивая
охоту бежать у всякого, кто в безумии отважилс бы поискать спасения в
непроходимой чаще. Трижды в день проводилась перекличка. Никакой надежды на
спасение не было. Посторонних в колонию не пускали, а те немногие, кому
удалось добиться разрешени побывать в лагере, видели только счастливые лица
людей - за работой в поле, на лесопилке, на отдыхе, на баскетбольной
площадке. Гостей угощали вкусным обедом, за ним следовали песнопения и
выступлени взрослого и детского ансамблей.
Джонстаун находился под особым покровительством правительства Гайаны, и
работники посольства США в столичном Джорджтауне не склонны были устраивать
шумное расследование в ответ на жалобы, поступающие из Калифорнии. Они
ответили, что понимают всю серьезность заявлений, но предупредили, что в
лагерь нельзя нагрянуть неожиданно - потребуется как минимум два-три дня,
чтобы получить пропуск. Один из дипломатов позднее скажет, что никто толком
не знал, что собой представляет Джонстаун. "Мы думали, они вроде квакеров",
- простосердечно сознался он.

Безнадежно оторванная от остального мира колония, жизнь которой из-за
безудержной истерии параноика Джонса превратилась в постоянный кошмар,
готовилась к смертельному исходу.
Так называемые "Белые ночи" - жуткие репетиции массового самоубийства -
стали неотъемлемой частью лагерной жизни. Без предупреждения, обычно в
предрассветный час, вдруг начинали завывать сирены, а из громкоговорителей
неслось: "Тревога! Тревога! Тревога!" Мужчины, женщины, дети вставали,
одевались и молча направлялись к веранде, где в ярком свете прожектора уже
поджидал их Джонс. "Наемники ЦРУ добрались до нас и ждут момента, чтобы нас
уничтожить", - верещал он, тыча рукой куда-то в черноту леса, стеной
окружившего лагерь.
Во время "Белых ночей" все выпивали по стакану ароматизированного
напитка, зная со слов Джонса, что это яд. Таких ночей за последний год
существования Джонстауна было сорок четыре. И каждый раз поселенцы покорно
выпивали, что им было велено, и отправлялись спать, потому что, как объяснял
Джонс, "это была очередная репетиция". И только в последний раз все