"Леонид Богданов. Телеграмма из Москвы (Сатирическая повесть по советской действительности) " - читать интересную книгу автора

партии было тридцать штук, а теперь целую тыщу унитазов приперли. Что с ними
делать? На что Сечкин мастер на все руки, и тот посмотрел да и говорит:
"Ежели бы не такая особая конструкция, ежели бы из него можно было
самогонный аппарат сделать или детскую ванночку, взял бы, а так на что он
мне?" Беда!..
- Ты, того этого, не критикуй. Москва знает, что делает, - одернул
Мамкина Столбышев. А после того, как он ознакомился с сопроводительными
партии унитазов бумагами и установил, что они подписаны самим министром
торговли Союза ССР, он вообще пришел в священный трепет и, коротко
скомандовав: "Принимай!" - заперся опять в своем кабинете.
Если бы сведения о прибытии в Орешники партии унитазов чудом
просочились через железный занавес и стали бы известны на Западе, несомненно
это произвело бы сенсацию. В некоторых государствах были бы срочно созваны
заседания кабинета министров. А на страницах печати появились бы комментарии
известного газетного Вольтера: "Кремль ведет политику мира!", в которых
стояло бы, что отношения между Кремлем и Пекином ухудшились и Мао Цзе-дун
стал на путь Тито, поэтому его надо задобрить - отдать Формозу; что Тито
сблизился с Кремлем и поэтому надо его задобрить - дать ему сто миллионов
помощи; что русский империализм со времен Ивана Грозного был нестерпим и что
теперь советское правительство делает реальные шаги к миру, переключив
промышленность на производство унитазов и что поэтому надо вести переговоры
и расширять торговлю Запада с Востоком. Такова была бы реакция на это
событие на Западе. Но Столбышев трактовал факт прибытия партии унитазов по
другому.
- Ты знаешь, Взятников, - говорил он полушопотом, - тут одно из
трех: или будет, того этого, война и Москву разгружают от ценностей; или
победил новый курс какого-нибудь вождя и он временно задабривает народ,
чтобы, так сказать, пустив остальных вождей к праотцам, иметь поддержку;
или, наконец, пускают пыль в глаза иностранцам насчет мирной политики и к
нам, может, того этого, пришлют партию каких-нибудь заграничных дураков...
Долго шептались они и, наконец, решили: Маланина пока не арестовывать,
а выжидать, что будет: в случае войны его проще будет повесить, в случае
уничтожения одного из вождей ему можно будет пришить связь с ним, в случае
приезда иностранцев не стоит подымать шум, пока они не уедут.
Окончив совещание, районный Макиавелли с районным Фуше пошли отдыхать.
Светало. У большой вереницы грузовых машин шоферы разожгли костер и
сгрудились вокруг него. Закаленные в борьбе с бездорожьем, душевно
израненные встречами с милицией, физически подорванные качеством советских
машин, они пели грустную песню сиплыми голосами. Рядом стоял дед Евсигней,
проснувшийся по старой привычке единоличника с первыми петухами, и,
пригорюнившись, слушал.
- Эх вы, бурлачки горемычные, - вздыхал он. - И куда только судьба
вас не бросает...
- Министерство нас бросает, - ответил один из бурлаков атомного века.
-- Не успели отвезти из Москвы в Ташкент лыжную мазь, на тебе, погнали в
Орешники. А дома жены с детишками плачут...
И опять грустная песня поплыла над Орешниками, грустная, как удел
шофера при наличии системы государственного планового хозяйства.

--------