"Леонид Богданов. Телеграмма из Москвы (Сатирическая повесть по советской действительности) " - читать интересную книгу автора

Короткино, где находился колхоз "Ленинский путь", лежало на пригорке и
было видно еще издалека. Покосившиеся избы, сколоченные кое-как из досок и
бревен собственные сараи крестьян выгодно выделялись своим сравнительно
прочным и благоустроенным видом от колхозных строений. Колхозные конюшни,
амбары, сараи - серые и неприглядные, - глядели в небо ободранными
крышами. Окна в них зияли пустотой, кое-где на стенах были оторваны доски. В
общем, они напоминали собой разбитые бурей галеры древних римлян,
выброшенные на берег и чудом сохранившиеся до наших дней.
Джип въехал на пригорок и поравнялся с первой избой. Около избы, на
приусадебном участке, копошился пожилой колхозник. Босой, в старых военных
ватных штанах, подвязанных вместо пояса обрывком веревки, в рубашке из
серого домотканного полотна.
- Где, того этого, председатель колхоза? Колхозник разогнул спину,
выпрямился и уныло посмотрел на остановившуюся машину:
- А где же ему быть? Пьет, наверное, в правлении...
- Так рано и уже пьет?
- А то как же? Всегда так день начинается...
- Поехали, Гриша, а то еще опоздаем, - всполошился Столбышев.
В колхозе "Ленинский путь" председателем был Утюгов. Четыре кладовщика
были тоже Утюговы, родные братья председателя. Из восемнадцати счетоводов
колхоза, из тридцати двух бригадиров, нарядчиков, полеводов добрая половина
носила фамилию председателя, а остальные являлись дальними и ближними
родственниками Утюгова-старшего. Колхозники называли их "семейство
Кагановичей", страшно не любили, но поделать с ними ничего не могли. Когда
на общих собраниях все сто шестьдесят колхозников начинали робко выражать
недовольство, все пятьдесят пять членов "семейства Кагановичей" монолитной
стеной обрушивались на них и криком, угрозами приводили непокорных к
повиновению. Кроме этого сам Утюгов был на хорошем счету у начальства, умел
"подмазать", польстить, и бороться с ним было бесполезно и опасно.
В колхозе "Ленинский путь" было 60 коров, 40 свиней, 4 гуся и 500
гектаров пахотной земли. Многоголовое утюговское руководство дружно
разворовывало и пропивало колхозное добро и из года в год колхоз хирел, чем
и оправдывал свое название.
- И как это он так с утра пьет? Ай-ай-ай! - всю дорогу до правления
колхоза причитал Столбышев. - Плохой он, того этого, пример показывает
подчиненным!..
- Ты уж пьян, Утюгов? - в позе воплощенной укоризны остановился
Столбышев в дверях правления и горестно покачал головой.
За большим столом помещалось восемь Утюговых: пять братьев --
предколхоза и четыре кладовщика, родной дядя - заведующий птицефермой (4
гуся); и два двоюродных брата - бригадира. Прислуживали им еще три
Утюговых, но более отдаленных ветвей геральдического дерева.
Увидев в дверях секретаря райкома, Утюгов-старший изобразил на лице
божественный восторг, умиленно замигал заплывшими жиром свиными глазками и,
оттолкнув прильнувших к нему, как две печальные ивы к могучему дубу, двоих
родственников, с трудом встал. Одна печальная ива, родной дядя, не выдержала
толчка и брякнулась о пол. Не предпринимая напрасных попыток встать, он все
же продолжал нежно шелестеть губами:
- Макар Федорович, к-кормилец наш.. Мы за тебя во огонь и во воду...
- А, товарищ Столбышев, отец родной! - стал выливать нахлынувший