"Евгений Федорович Богданов. Когда отцветают травы (Рассказы)" - читать интересную книгу автора

проводником в пассажирских вагонах. В этой должности он остался, как
чувствовал и сам, на всю жизнь, до старости. У Любки Гуськовой, его
второй жены, оказался капризный, своенравный и крутой характер, она,
как выражался Василий, "калила" его за малейшую провинность и
посматривала, как бы он не ушел к старой жене в Кукушкино. Василий
сначала возмущался, несколько раз порывался вернуться к Настасье, но
потом смирился и с равнодушной покорностью стал тянуть супружескую
лямку.
Детей от Любки у Нестеркова не было. Некоторое время он высылал
Настасье с дочкой часть заработка, и тем заботы кончались.
Приближалась старость. Василий стал забывать о Настасье, о своей
молодости. Если раньше он еще подумывал о том, чтобы навестить
Настасью, посмотреть, как она живет, то теперь и думать перестал об
этом. Она, конечно, его не примет. И всё-таки иногда, проезжая
Берёзкино, Василий невольно вспоминал былое.
Василий Лукич налил в ведро кипятку и вернулся в вагон.
Дежурный по вокзалу ударил в колокол. Морозную тишину
февральского вечера прорезал свисток главного кондуктора, чугунная
глотка паровоза рявкнула гудком, и, погромыхивая, поезд двинулся
дальше.
Василий заглянул в отопительное отделение, добавил в топку угля,
пошуровал кочергой и, проверив, плотно ли заперта входная дверь,
вернулся в вагон. Мимо него прошел молоденький сержант с папиросой в
зубах и полотенцем, торчащим из кармана. В проходе у окна стояла
девушка в коричневом платье, закрытых туфлях с меховой оторочкой и с
длинной, ниже пояса косой. Стоя спиной к проходу, она царапала ногтем
заиндевевшее окно.
Василий прошел в другой конец вагона, по привычке и по долгу
службы поворчал на курильщиков, набросавших на пол бумажки и окурки и,
взяв веник, стал подметать вагон. Когда он добрался до середины,
женщина-пассажирка спросила:
- Товарищ проводник, у вас нет чаю?
- Чаю? Нет. А кипяток в бачке, - ответил Василий, подняв голову,
- можете... - и осекся. На измятом и сером лице его появилось
выражение крайней растерянности: перед ним сидела Настасья. Он узнал
ее сразу, хотя не видел уже давно, и она, конечно, изменилась.
Настасья тоже удивилась, некоторое время молчала, рассматривая
своего бывшего мужа с изумлением и любопытством. Потом полуприкрыла
глаза ресницами и сказала тихо:
- Здравствуй, Василий. Как живешь?
Он уронил веник, поправил ремень на черной рабочей гимнастерке и
переступил с ноги на ногу, скрипнув клееными калошами:
- Ничего живу. Работаю вот...
Не зная, продолжать ему подметать пол или нет, посмотрел на
Настасью еще раз. Он примечал, как она одета, как выглядит, сильно ли
постарела. Увидел на щеке возле уха родинку и вспомнил, как когда-то
подшучивал над ней: мол, родинка не на месте. А она отвечала, что это
к счастью. "К счастью!.. Счастлива ли она?"
Он достал папиросу и, взяв ее не тем концом в рот, ощутил
неприятную горечь табака. Повернул папиросу и из-под полуприкрытых век