"Эми Блум. Любовь - не пирог " - читать интересную книгу автора

понял, что я просто постеснялась обременить его своим горем.
После похорон мы принесли домой маленькую урну с маминым прахом и
принялись развлекать всех, кто зашел пособолезновать: кучу отцовских коллег
из юридической школы, несколько его бывших студентов, дядю Стива с новой
женой, наших двоюродных сестер (мы с Лиззи обыкновенно называем их "Нечто
номер раз" и "Нечто номер два"); бывших соседей, водивших дружбу с нашей
семьей с тех давних пор, когда мамины скульптуры еще не продавались; маминых
приятелей из мира искусства; маминых сестер; моих школьных друзей; соседей,
чьих детей я когда-то пасла; мою лучшую подругу по колледжу; подружек Лиззи
и многих, кого я попросту не узнала. Я слишком давно живу вне дома: сперва в
колледже, теперь в юридической школе.
Сестра, папа и я методично кружили по комнате. Всех вновь вошедших папа
обнимал. Не важно, хлопали его при этом по спине или жали руку, он
притягивал человека к себе и заключал в медвежьи объятия: я видела, как
отрывались от пола ноги обнимаемых. Мы же с Лиззи разрешали творить с нами
что угодно: хлопайте по плечу, гладьте по головке, прижимайте к груди,
скорбно вглядывайтесь в глаза - мы все стерпим.
Папа как раз душил в объятиях нашу уборщицу, госпожу Эллис, когда в
гостиной появился господин Декуэрво с чемоданчиком в руках. Почти уронив
госпожу Эллис, папа решительно направился к господину Декуэрво, сгреб его в
охапку, и оба, постанывая, закачались в страстном безмузыком вальсе. Мы с
сестрой сели на диван и, прильнув друг к другу, смотрели, как папа орошает
слезами макушку своего друга - любовника нашей матери.
Когда мне было одиннадцать, а Лиззи восемь (последнее лето, которое она
пробегала нагишом, без купальника), господин Декуэрво и его дочка Гизела,
тоже почти восьмилетняя, гостили на нашей даче в штате Мэн. Домик этот
достался нам по отцовской, Спенсеровской линии, и папа с дядей Стивом
владели им сообща. Мы проводили там каждый июль (вода холоднее, погода
лучше), а дядя с чадами и домочадцами сменял нас в августе. Папа относился к
своему брату примерно так же, как мы к кузинам, поэтому пересекались семьи
лишь на обеде в день их приезда.
В тот год господин Декуэрво гостил у нас только с дочкой, без жены: ей
пришлось поехать на родину, в Аргентину, навестить захворавшего
родственника. Мы ничуть не огорчились. Госпожа Декуэрво была
матерью-профессионалкой, и нам с сестрой в ее присутствии становилось не по
себе. Она требовала мыть ягоды перед тем, как их съесть, укладывала нас
отдыхать после обеда, следила, чтобы мы мазались лосьоном для загара и
застилали по утрам постели. Женщина она была неплохая, но надоедливая. Свод
же основных летних правил, установленных нашей мамой, был краток: не есть
ничего плесневелого и червивого, не купаться в одиночку, а главное - не
сметь будить мать до восьми утра, если, конечно, ты не истекаешь кровью или
вовсе не умираешь. Вот и все. Однако госпожа Декуэрво, виновато косясь на
маму, постоянно норовила что-нибудь к этому списку добавить. Мама же была
неизменно ровна с ней, в споры не вступала и продолжала жить по-своему. Нам
она явственно дала понять, что от таких особ, как госпожа Декуэрво, нам
придется отбиваться самостоятельно. Супруги Декуэрво развелись, когда Гизела
училась на втором курсе в архитектурном институте.
Хорошенькую, чересчур послушную Гизелу мы любили, порой подшучивали над
ней и любили потом еще больше, потому что она никогда не жаловалась, даже на
меня. Отец семейства нам тоже нравился. Мы встречались с ними на пикниках и