"Эми Блум. Любовь - не пирог " - читать интересную книгу автора

праздниках. Господин Декуэрво никогда не отпускал в наш адрес плоских шуток,
напротив, рассыпался в комплиментах и неизменно одаривал нас с сестрой
необычными сувенирами, которые приходились как нельзя кстати. Когда мне
надоела моя кургузая стрижка и я начала отращивать волосы, он подарил мне
серебряные заколки, а для Лиззи, которая с трех лет читала взахлеб, он
привез шикарную закладку из натуральной кожи. Мы разворачивали подарки, а
мама стояла рядом, посмеиваясь над его расточительностью.
Помню, когда они подъехали, мы все сидели на веранде. Первым из машины
выскочил господин Декуэрво, напоминавший - благодаря пышным
золотисто-каштановым волосам - цветущий одуванчик. На нем были желтая
футболка и коричневые джинсы. Гизела походила на него как две капли воды,
только ее волосы были стянуты в пучок и лишь несколько пушистых локонов
обрамляли загорелое личико. Чтобы одолеть несколько шагов, что отделяли их
от веранды, Гизела ухватила отца за руку, и я тут же прониклась к ней
нежностью: во-первых, она не скрывает, что любит своего папу, совсем как я
своего; во-вторых, не скрывает, что побаивается нас всех, а может, и не
всех, а лично меня. Лиззи редко кто боялся: она не отрывалась от книг
надолго и не успевала навести страху.
Родители спустились с крыльца им навстречу. Огромный, голый по пояс
папа был в выцветших синих штанах, державшихся под огромным животом на
слабой резинке; веснушчатая, влажная от пота спина его ярко алела, как
всегда летом. Стоило папе выйти на солнце, рыжие волосы на голове, плечах и
груди вспыхивали огнем. Он гордился своей родословной, ведь Спенсеры
наполовину викинги. Мама была в своем неизменном летнем одеянии - черном
раздельном купальнике. Никакого другого я на ней не помню. К вечеру она
добавляла к этому костюму одну из папиных рубашек и завертывалась в нее
точно в кимоно. В какие-то годы купальник сидел на ней как влитой,
подчеркивая плоский живот и ровный загар; в иные годы кожа казалась
сгоревшей и сморщенной, а сам купальник был где-то широк, где-то узок. Мама
тогда слишком много курила и выходила на крыльцо откашляться. Но в то лето
купальник шел ей необычайно, и она любила спрыгивать с веранды в папины
объятия, и ее длинные волосы стегали его по лицу, а он кружил ее и улыбался,
улыбался...
Родители расцеловались с господином Декуэрво и Гизелой, мама подхватила
пестрый парусиновый баульчик, папа поднял чемодан, и они повели гостей в
дом.
Мы считали свою дачку настоящим дворцом. И Лиззи, и я с превеликой
важностью заявляли подругам: "Мы проводим каникулы в загородном доме,
приезжайте нас навестить, если ваши родители не против". Нам нравилось
приглашать, нравилось упоминать о даче мимоходом, как о чем-то само собой
разумеющемся, и понимать, что по сути-то это чудо, настоящее чудо. Сосны и
березы спускались от дома почти к самой воде: несколько шагов по замшелым
валунам - и ты рассекаешь безмятежную прохладную гладь, а маленькие серые
рыбки вьются меж свай под рассохшимися дощатыми мостками, подплывают
близко-близко или бросаются прочь из-под весел, стоит спустить на воду нашу
старую голубую лодку.
Сам домик состоял из трех спален, кухоньки и громадной, на полдома,
гостиной. Две взрослые спальни были совсем крошечные, там умещалось только
по широкой тахте с покрывалами в пастельных тонах: желтоватым с розочками у
родителей и белым с голубыми маргаритками в другой комнате. Детская была