"Жорж Блон. Флибустьерское море ("Великий час океанов" #1) " - читать интересную книгу автора

замерев на берегу, неотрывно смотрели на воду, музыка смолкала. Наконец
лодка останавливалась на середине озера, Эльдорадо на корме воздевал руки к
небу и - неожиданно нырял в воду.
Тотчас вопль исторгался из груди оставшихся на берегу, а музыка
сотрясала берег и лес. Эльдорадо медленно делал круг, пока золотой порошок
не сходил с его кожи и тысячами звездочек не оседал на дно. Одновременно
присутствующие изо всех сил дружно закидывали в озеро как можно дальше свои
сказочные драгоценности. Изумруды, золотые нагрудники, венцы и тяжелые
браслеты, сверкнув в последний раз, навеки исчезали в водах озера. То была
дань божеству. Ликование на берегу достигало апогея, когда обнаженный касик,
освободившись от золотой чешуи, очищенный и обновленный, вновь залезал в
голубую лодку, которая доставляла его на землю. В последний миг гребцы тоже
бросали свои маски в озеро.
Описанный обряд совершался посреди тропического леса на высокогорном
плато Гуатавита недалеко от Боготы (Колумбия). В течение долгих веков до
прихода европейцев он устраивался каждый раз по случаю вступления на трон
нового касика. Это был обряд приношения и очищения, жертвенная церемония.
Поразительно, что никто из европейских пришельцев, прослышавших о ней, не
понял ее сути. Вернее, жажда золота у конкистадоров была столь сильна, что
значение и смысл обряда они отринули, как помеху. То, что им удалось
выведать у индейцев во время первых контактов, в результате многократных
повторений превратилось затем в легенду, обросшую целым сонмом преувеличений
и россказней. Идея жертвенности и очищения исчезла. Ярким пламенем в жадно
взиравших очах горел лишь образ сокровищ, которыми полнился этот край и
которыми в случае удачи можно было завладеть. Эльдорадо перестал быть
человеком, превратившись в страну, в символ баснословного, невиданного в
мире богатства, ради которого испанцы были готовы на все...
Между тем "Дельфин", шедший по пятам своей жертвы, изменил обличье.
Больше не видно было людей, толпившихся на палубе и смотревших во все глаза
на галион, размахивавших при этом руками и вопивших с искаженными от
вожделения лицами. Люди исчезли. На самом деле они лежали ничком на палубном
настиле, вытянувшись рядами, словно невольники на борту работоргового судна;
рваное тряпье покрывало теперь все пространство палубы от носа до кормы. А
там, на корме, остались стоять лишь Мигель Баск, капитан и рулевой. Хирург,
высунувшись наполовину из своего убежища, с недоумением взирал на странное
зрелище.
Приказ лечь на палубу и не шевелиться был отдан, как только "Дельфин"
приблизился к галиону: испанцам нельзя было показывать число нападавших.
Планширь надежно скрывал лежащих, и вплоть до последнего момента враг должен
был пребывать в тревожном неведении. Тишина стояла на борту флибустьерского
судна; слышались лишь дыхание бриза, шорох бейфутов грота о мачту и
шелковистый шелест разрезаемой корпусом воды.
Хирург смотрел на галион - с каждой минутой тот становился все более
отчетливым. Судно, на котором он полтора года назад прибыл из Европы, было
приблизительно того же тоннажа. Молодой человек без всякого удовольствия
вспоминал свое девятинедельное путешествие через Атлантику. В XVII веке
комфорт и удобства еще не вошли в обиход; в те времена в Версале на столе у
Людовика XIV зимой застывала в кубке вода. Александр Оливье Эксмелин, сын
аптекаря из Онфлёра, воспитывался в школе, где о топке и не помышляли, зимой
лишь застилали пол соломой. А помещение, где он осваивал потом премудрости