"Георгий Петрович Блок. Московляне (Исторический роман) " - читать интересную книгу авторанему посылали. О мордве речь шла: беспокоила мордва их и нас. Я к Ходоте в
то самое село, что у сосновой гривы, еще до обеда поспел. А Ходоте не до меня: он товар готовил на низ отправлять, на Волгу. - Какой товар-то? - Известно какой: мордовских девок нахватал десятка два, да своих полдесятка прикинул, да парнишек человек семь - всех в неволю продавал. А мне жаловался, что булгарский царь их мимо себя даром не пропускает: из каждого десятка одну девку, самую лучшую, себе берет. "Хоть бы ваш князь помог мне, - говорит, - от этого царя отбиться". Ржаное поле кончилось. Направо от дороги нежно зеленел высокий лен. Он едва зацветал кое-где бледно-голубыми глазочками. А слева шумела темной ботвой хорошо выхоженная репа. Она вдавалась узким клином в лес, а широким краем подходила к самому лесу. До села оставалось недалеко. За свежей луговиной с рядами недавно скошенной травы ясно обозначались высокие соломенные крыши приземистых срубов, колодец с журавцом, а за околицей, на взгорье, - одинокая круглая липа. Навстречу шли две женщины - пожилая и молодая, очень похожие: верно, мать с дочерью. Обе в белых шерстяных шапочках с медными подвесками. У обеих на уши спущены медные кольца о семи лопастях. Обе легко, но твердо печатали дорожную пыль новыми тупоносыми лаптями. Обе, сойдя с дороги, смело оглядели всадников. - Не боятся нас более? - полувопросительно заметил Мономах. - Чего бояться? - отозвался Кучко, провожая женщин напряженным, мрачноватым взлядом. - Я же говорю: свои! Таких и в Киеве встретишь, и в Устюге, и у нас в Суздале... Эй, доченьки! - крикнул он вдруг им вслед с неожиданно веселой развязностью. Женщины обернулись. - Откуда шагаете? - С реки. - А реку-то вашу как звать? - Москва-река, - мягко выговорила молодая и так сверкнула зубами, что Кучко, втянув голову в плечи, только усмехнулся криво и беспомощно. - Свои, - повторил он задумчиво. - И говорят по-нашему. Небось, тоже, как Ходота, деревянным болванам молятся, окаянные бабенки! Стыда в них нет, вот что, - заключил он, собирая толстую кожу на лице в деланно суровые складки. - Ты давеча про Ходоту сказывал, - вымолвил с расстановкой Мономах, - как он своих людей в чужие края продавал, а меня каждое твое слово точно рогатиной в сердце толкало. Ты говоришь: свои. Нет! Пока в такой тьме ходят, они нам не свои и мы им не свои. Ты говоришь: стыда в них нет. А я говорю: не им, а нам стыдиться надобно. За их темноту мы в ответе. В самом сердце нашей земли живут нашей крови люди, мы их леса со всех сторон, как медвежье логово, заломали, а своими сделать не умеем! "В самом сердце нашей земли" - эти слова вырвались у Мономаха нечаянно, сгоряча. Он резко оборвал речь, поймав себя на том, что, помимо воли, выговорил вслух как раз то самое, чего весь этот день и все предыдущие дни не решался додумать до конца. |
|
|