"Георгий Петрович Блок. Московляне (Исторический роман) " - читать интересную книгу автора

нему посылали. О мордве речь шла: беспокоила мордва их и нас. Я к Ходоте в
то самое село, что у сосновой гривы, еще до обеда поспел. А Ходоте не до
меня: он товар готовил на низ отправлять, на Волгу.
- Какой товар-то?
- Известно какой: мордовских девок нахватал десятка два, да своих
полдесятка прикинул, да парнишек человек семь - всех в неволю продавал. А
мне жаловался, что булгарский царь их мимо себя даром не пропускает: из
каждого десятка одну девку, самую лучшую, себе берет. "Хоть бы ваш князь
помог мне, - говорит, - от этого царя отбиться".
Ржаное поле кончилось. Направо от дороги нежно зеленел высокий лен.
Он едва зацветал кое-где бледно-голубыми глазочками. А слева шумела темной
ботвой хорошо выхоженная репа. Она вдавалась узким клином в лес, а широким
краем подходила к самому лесу.
До села оставалось недалеко. За свежей луговиной с рядами недавно
скошенной травы ясно обозначались высокие соломенные крыши приземистых
срубов, колодец с журавцом, а за околицей, на взгорье, - одинокая круглая
липа.
Навстречу шли две женщины - пожилая и молодая, очень похожие: верно,
мать с дочерью. Обе в белых шерстяных шапочках с медными подвесками. У
обеих на уши спущены медные кольца о семи лопастях. Обе легко, но твердо
печатали дорожную пыль новыми тупоносыми лаптями. Обе, сойдя с дороги,
смело оглядели всадников.
- Не боятся нас более? - полувопросительно заметил Мономах.
- Чего бояться? - отозвался Кучко, провожая женщин напряженным,
мрачноватым взлядом. - Я же говорю: свои! Таких и в Киеве встретишь, и в
Чернигове, и в Смоленске, и в Новгороде Великом, и в Ярославле, и в
Устюге, и у нас в Суздале... Эй, доченьки! - крикнул он вдруг им вслед с
неожиданно веселой развязностью.
Женщины обернулись.
- Откуда шагаете?
- С реки.
- А реку-то вашу как звать?
- Москва-река, - мягко выговорила молодая и так сверкнула зубами, что
Кучко, втянув голову в плечи, только усмехнулся криво и беспомощно.
- Свои, - повторил он задумчиво. - И говорят по-нашему. Небось, тоже,
как Ходота, деревянным болванам молятся, окаянные бабенки! Стыда в них
нет, вот что, - заключил он, собирая толстую кожу на лице в деланно
суровые складки.
- Ты давеча про Ходоту сказывал, - вымолвил с расстановкой Мономах, -
как он своих людей в чужие края продавал, а меня каждое твое слово точно
рогатиной в сердце толкало. Ты говоришь: свои. Нет! Пока в такой тьме
ходят, они нам не свои и мы им не свои. Ты говоришь: стыда в них нет. А я
говорю: не им, а нам стыдиться надобно. За их темноту мы в ответе. В самом
сердце нашей земли живут нашей крови люди, мы их леса со всех сторон, как
медвежье логово, заломали, а своими сделать не умеем!
"В самом сердце нашей земли" - эти слова вырвались у Мономаха
нечаянно, сгоряча. Он резко оборвал речь, поймав себя на том, что, помимо
воли, выговорил вслух как раз то самое, чего весь этот день и все
предыдущие дни не решался додумать до конца.