"Елена Блаватская. Разоблаченная Изида, Том II" - читать интересную книгу автора

в его владении... Это слово и этот треугольник были вырезаны на плоскости
кольца, которое этот глава религии носил в качестве одного из знаков своего
достоинства; оно было также обрамлено золотым солнцем на алтаре, на котором
Верховный Понтиф каждое утро совершал жертву сарвамеда, или жертву всем
силам природы" [378, с. 28].
Достаточно ли это ясно? И не станут ли католики все-таки утверждать,
что это брахманы 4000 лет тому назад скопировали обряд, символы и одеяние
римских понтифов? Мы этому ничуть не удивились бы.
Не удаляясь слишком далеко назад в древность ради сравнений, если мы
только остановимся на четвертом и пятом веке нашей эры и сопоставим так
называемое "язычество" третьей неоплатонической эклектической школы с
растущим христианством, то результат был бы не в пользу последнего. Даже в
тот ранний период, когда новая религия едва только успела наметить свои
противоречивые догматы; когда последователи кровожадного Кирила сами еще не
знали, то ли Марии предстоит стать "Божией Матерью", то ли считать ее
"демоном" наравне с Изидой; когда память о кротком и милосердном Иисусе еще
витала в каждом христианском сердце, и его слова о милосердии и
благотворении еще вибрировали в воздухе, - даже тогда христиане превосходили
язычников во всех видах жестокости и религиозной нетерпимости.
И если мы заглянем еще дальше назад и будем искать примеров истинного
христизма в тех веках, когда буддизм только что перекрыл брахманизм в Индии
и когда имени Иисуса суждено было прозвучать только тремя веками позже, -
что мы тогда находим? Кто из святых столпов церкви когда-либо возвысился до
уровня веротерпимости и благородной простоты характера некоторых язычников?
Сравните, для примера, индийского Ашоку, который жил за 300 лет до Р. X., и
карфагенского Св. Августина, процветавшего 300 лет после Р. X. Согласно
Максу Мюллеру, вот что высечено на скалах Джирнара, Дхаулы и Капурдигиры:
"Пиядаси, возлюбленный богами царь, желает, чтобы аскеты всех
вероисповеданий могли жить везде. Все эти аскеты одинаково проповедуют
заповеди, которые людям следовало бы применить на себе, а также чистоту
души. Но у людей мнения различны и различны склонности".
А вот что написал Августин после своего крещения:
"Дивна глубина твоих слов! их внешность, гляди! перед нами, приглашая к
малым; и все же в них дивная глубина, о Боже мой, дивная глубина! Страшно
заглядывать в нее; да... благоговейный ужас почитания и дрожь любви. Врагов
твоих [читайте - язычников] поэтому ненавижу неистово; о, если бы ты убил их
своим обоюдоострым мечом, чтобы они больше не могли быть врагами ему; ибо я
так бы хотел, чтобы были они убиты".[32]
Удивительный дух христианства; и это дух одного манихейца, обращенного
в религию того, кто даже на кресте молился за своих врагов!
Кто, по мнению христиан, были этими врагами "Господа" - не трудно
догадаться; Его новыми детьми и любимцами, заменившими в Его привязанности
сынов Израиля, Его "избранный народ", было меньшинство, входящее в паству
Августина. Остальное же человечество являлось Его природными врагами.
Кишащие множества языческого мира были только топливом для адового пламени;
горсточка же церковной общины являлась "унаследователями спасения".
Но если такая проскрипционная политика была справедлива и осуществление
ее было "сладким запахом" в ноздрях "Господа", то почему не оказать
презрения также и языческим обрядам и философии? Почему тогда черпать так
глубоко из колодцев мудрости, вырытых и наполненных до краев теми же