"Андрей Битов. Вид неба Трои " - читать интересную книгу автора

- В этом еще нет ничего необычного, если в Гарден-парке к вам
подсаживается незнакомый человек, толстый, лысый, потный, собственно, не
подсаживается, а плюхается, будто - уф! наконец и успел!- успокаивается,
подсыхает под апрельским солнышком и, отпыхтевшись, говорит: "Ну что ж,
Урбино, много я не могу, но вашу фотографию могу вам показать..." Но если с
вами случится такое, как случилось это со мной, не удивляйтесь и не
раздумывайте, а сразу пошлите этого господина подальше. Кстати, послать
подальше - это всегда лучшая философия, мудрость достоинства... Только понял
я это значительно позднее. Только, и поняв, не стал я обладателем этой
доблести по сей день...
Так протяжно вздохнул старый Урбино Ваноски, подняв на меня свои
прекрасные глаза,- ни у кого не встречал я такой прямоты и безответности во
взоре, слитых воедино. Впрочем, он тут же прекрасный свой взор отвел в
смущении, как бы я не подумал, что философия эта и ко мне имеет отношение,
хотя как раз ко мне-то она и имела...
Как корреспондент "Серсдэй ивнинг" и "Йестердэй ньюс" я брал у него
интервью. Мы сидели в крохотной его каморке, но такой чистой и пустой, что
как бы даже чересчур просторной. Всей мебели был один фанерный дырявый шкаф.
Это была бы настоящая тюремная камера, если бы не какая-то покорность
обстановки: комната была узницей его взгляда, а не он - ее узником. Комната
обрамляла лицо хозяина, а лицо было рамкой его глаз. Эта вписанность друг в
друга была как бы обратной: лица во взгляд, комнаты в лицо.
Конура его находилась под самой крышей, и в скошенное оконце уже не
были видны ни двор, ни крыши, а только клочок неба с вплывшим в раму
облачком. Я сидел на единственном венском стуле, очень непрочно; Ваноски -
на своей узкой откидной койке. Его очень бритое длинное лицо было таким
чистым и даже младокожим, что почему-то подчеркивало его старость, придавало
ей г л у б и н у. Ах, как пусто, как чисто, как подготовлено, чтобы покидать
каждое мгновение в полном расчете с внешним миром! Ничего здесь не было, в
этой комнате,- лишь я, с толстотою и неприличием своего здоровья и желания
быть, ощущал не то кухонный жар своего тела, не то прохладу склепа: то ли я
был здесь из другого пространства, то ли оно - было другим... Что-то
сместилось в моем восприятии: я беспрестанно путал внешнюю и внутреннюю
поверхность явлений и предметов - чувство из неуютных!- уже с неприязнью
взглядывал на этого маньяка, написавшего, однако, "Последний случай писем" -
книгу столь удивительную, что только я сам бы мог ее написать, если бы
мог... С такой радостью схватился я за это безнадежное задание - отыскать
могилу загадочного Ваноски! И вот на тебе, нашел! не могилу, а самого и
живого! Но вот живого ли? Нашел - чтобы стынуть от соседства этого
минус-человека, удивляться иронии провидения, посылающего способность, даже
не способность - возможность, даже не возможность - случай возможности
создания такой книги... такая сила - в мертвых чреслах неживого человека...
наткнуться горячей, пульсирующей завистью на напрасность любой зависти и еще
испытывать мучительное чувство неловкости оттого, что тормошишь
добросовестно удалившегося от жизни человека, словно это твоя роль -
доставить ему последнюю, еле живую, боль. Любое мое движение разрывало его
ветхий пепельный кокон, похожий, по детской памяти, на опустевшее осиное
гнездо! Теперь мне казалось, что с первого взгляда, как только я вошел к
нему в лифт, старик признал во мне своего палача - столько тоски, в пределах
воспитанности и приличия, но до краев заполнив площадочку этих пределов,