"Андрей Битов. Вид неба Трои " - читать интересную книгу автора

выразил его первый взгляд. Не мог он вот так смотреть на каждого пассажира -
значит, уже ждал... Но, в то же время, это было мне точно известно: меня-то
он ждать не мог, потому хотя бы, что ничего уже не ждал от своих книг,
никакого эффекта,- значит, он ожидал кого-то. Этим "кто-то" мог оказаться я,
но не оказался - это я понял по тому, как быстро страх покинул его, когда я
объяснил ему свою задачу. Но когда он его покинул, то было это, как мне
показалось, не только облегчением, но в ту же секунду - разочарованием. Ему
стало скучно, напрасно и досадно в той последней мере, о которой я мог бы
лишь предполагать, но не иметь представления: не знал я о той пропасти
отсутствия, в которую повергнут автор, воссоздающий близкие и понятные нам
вещи...
Ваноски сказал, что до конца дежурства не может уделить мне внимания, и
это я тут же взялся уладить. Он пробовал остановить меня, испуганно и
робко,- я заявил, что это решительно не составит мне никакого беспокойства.
С самоуверенностью молодого болвана я предположил, что затерянному в нищете
и безвестности гениальному старику будет приятен тот взрыв
предупредительности и подобострастия, который последует от его хозяев
непосредственно вслед за предъявлением моих мандатов могучих "Йестердэй
ньюс". Действительно, все так и было, как я предполагал: хозяин засуетился -
конечно, конечно! - и отпустил старика на весь день, без труда заменив его
кем-то. Но той синей муки, что отразилась на лице старого Ваноски от всей
этой суеты, от холуйски-любопытного взглядывания хозяина, от каннибальского
облизывания перед бесплатностью чуда,- такой тоски во взгляде я не
предполагал: так глядят из клетки на посетителей зоосада. Я разрушил весь
энергетический баланс старика: это уже произошло, и было ему ясно.
Сценарий, в который он угодил, был заранее определен: сенсация новой
звезды - из нищего небытия в великие художники - затмевала и художника и
нищету: сенсация - и была содержанием. Так что бедный старик уже никак не
мог бы стать самим собой ни в одном отношении, а должен был быть лишь тем
Ваноски, легенда о котором уже рождена без него,- она же и должна быть
развита, пока есть для нее время, по весьма простым и заранее определенным
сюжетным законам. Шедевр, созданный в нищете, подразумевал нищету, создавшую
шедевр,- и позитивизм торжествовал. Я спросил его, как он сумел написать
такое, и он ответил: "Не знаю". Я спросил его, что он будет делать с
двадцатью тысячами долларов, он сказал: "Не помню".
Собственно, я мог бы и уходить, потому что старик уже ничем не мог быть
мне полезен. Ему ничего не было нужно, и, следовательно, подыграть мне, из
соображений общей выгоды, он не мог, а ничто другое газету бы не
интересовало. Истина могла интриговать лишь меня лично, но до нее было
далеко и не было времени. И взгляду в этом вылизанном гробу остановиться
было не на чем: лишь один предмет украшал комнату, впрочем достаточно
странный, если отметить его вниманием,- застекленная, в тоненькой
металлической рамочке фотография довольно большого формата. Но на
фотографии, собственно, ничего не было отображено: она была, в основном,
пустой, и лишь в одном углу помещалось что-то вроде облачка. Расположившись
напротив окошка, над кроватью, над головой старика, она была как бы
декорацией - вторым окошком, в которое я смотрел, в то время как старик,
сидевший напротив, смотрел, выходит, в настоящее окно. Эта фотография еще
могла бы мне послужить в качестве причуды гения: поместить над кроватью вид
из собственного окошка, из которого, в свою очередь, ничего не видно, кроме