"Вилли Биркемайер. Оазис человечности 7280/1 (Воспоминания немецкого военнопленного) " - читать интересную книгу автора

видно, занят собой.
Наконец дверь снова открывается. Первые пятеро под охраной часового
выходят и спустя какое-то время возвращаются; идут следующие пять. И мы
слышим, что Иваны нас регистрируют.
"Ясное дело! - замечает Ганди. - У Ивана должен быть тоже порядок".
Очередь доходит и до нас с Ганди. Русский солдат приводит нас в большую
комнату, там сидят за столом три русских офицера и женщина в форме. Судя по
звездочкам на погонах, она тоже в офицерском звании. Мы подходим по одному,
и допрос начинается.
"Фамилия, имя, имя отца, когда родился? Что?! В двадцать восьмом? Тебе
шестнадцать лет? Ты из СС?" - быстро спрашивает офицер. Я стараюсь
объяснить, что я из вспомогательной команды зенитной артиллерии, орудийная
прислуга. Впечатление такое, что он меня не слушает. "Специальность?" -
спрашивает дальше. Ганди был два года учеником токаря, прежде чем его
призвали, и мы договорились, что я тоже буду токарем, так чтобы нам остаться
вместе. Я отвечаю: "Токарь", и женщина-офицер что-то пишет на темной бумаге;
может, это уже разнарядка - в какой лагерь нас пошлют? А пожилой солдат,
который немного знает по-русски, удивляет всех - он обращается к офицеру и
просит дать нам перевязочные материалы.
"Da-da, все будет!" - и нас отводят обратно в душную вонючую комнату.
Едва мы входим, как появляется часовой - он принес бинты и пакеты!
"Поллутц!" - это фамилия того солдата. Не успевает он взять бинты и пакеты,
как на него буквально набрасываются, валят на пол, и жадные руки
расхватывают перевязочное хозяйство. Бьют кулаками, толкаются, наступают
ногами, орут - не понимаю, как такое возможно! Наконец один из старших,
кажется гауптфельдфебель, рычит на них так, что вдруг наступает тишина. Он
собирает все бинты и объявляет, что раздаст раненым, которым они больше
всего нужны.
Его массивная фигура сама внушает уважение, и свалка прекращается.
Время, должно быть, к полудню. Неожиданно дверь открывается - всем
выходить! Почти без всякой толкотни выходим на воздух, на солнце. Однако
результаты пребывания взаперти явно видны и ощутимы на запах. Ну, теперь кто
хочет - можно и в сортир, а задницу подтереть снегом. Потом - все сначала,
часовые орут: "Давай, давай, становись по пять, давай!" - и мы строимся в
колонны по сто человек. Дальше - шагом марш к телеге, где каждому выдают по
куску русского хлеба; а из бачков с теплым чаем можно зачерпнуть ковшом
хорошую порцию питья. И все время - давай-давай...
Наша колонна, сто человек, трогается с места одной из первых. Что ж,
dawaj, dawaj, шагаем строем. Иногда идем прямо через деревню, в другой раз -
обходим деревню по снежному полю; кому-то уже известно, что мы идем через
Силезию, он знает эти места, узнал и деревню, которую только что обошли
стороной. Следующую деревню проходим по довольно узкой улице, дома стоят
тесно один к другому. Кто-то пытается заскочить в дом, но нет, ему не
повезло: часовой бросается следом за ним. Автоматная очередь - и нам
становится понятно, что из дома этому бедолаге уже никогда не выйти. Мы
возмущены, что с нами так расправляются. Сраженные, напуганные, шагаем
дальше. А тряпки, которыми обмотаны мои ноги, испытываются на прочность...
Иногда надо уступать дорогу русским машинам или русской пехоте. Нас
опять толкают и бьют, а какая-то машина врезается прямо в нашу колонну.
Скольких она задавила? Трупы остаются лежать на дороге, нам не разрешают