"Вилли Биркемайер. Оазис человечности 7280/1 (Воспоминания немецкого военнопленного) " - читать интересную книгу автора

каждого выстрела его тело дергается. Двум другим велят поскорее раздеваться.
Они стоят перед кучкой своих последних пожитков; один еще раз напрасно
пытается уговорить офицера. Но похоже, два солдата, которые притащили
беглецов, уже получили приказ. И они палят, словно целую роту расстреливают;
автоматные очереди валят несчастных беглецов на землю. Офицер еще стреляет
из пистолета каждому в голову. Отвратительная сцена.
Того, что происходит дальше, лучше бы я не видел. Охранники хотят
раздать одежки расстрелянных. Конечно, у кого-то их пленных нет шинели, как
у меня - башмаков. Но что за эти вещи возникает чуть не драка, что с
убитого, который так и не снял кальсоны, их буквально срывают, это
бесчеловечно. Во что же превратили несколько дней плена этих людей?! Неужели
это нормальные люди, твои товарищи, с которыми неделю-другую назад ты мог
перекинуться на отдыхе в карты или просто дружески болтать на солдатском
жаргоне? Это не укладывается у меня в голове, мне просто стыдно! Но ловлю
себя на том, что возмущаюсь сегодня уже не так сильно, как в тот день, когда
застрелили летчика с Рыцарским крестом.
Молча выходим с замерзшего поля обратно на дорогу. Сегодня не было
русских машин нам навстречу, да и вчера не было, если я не забыл. Деревни
теперь встречаются чаще, уже не по две или три за день, а десять или
одиннадцать. Кто-то говорит - значит, скоро город. И верно, мы приходим в
польский город Ченстохова. А что он знаменит старинным костелом, в котором
хранится драгоценная икона Ченсто-ховская Богоматерь, я узнаю только после
плена...
До этого дня мы, можно считать, не общались с поляками. Что я знаю о
Польше? Знаю, что в сентябре 1939-го мы начали с Польшей войну, которая
закончилась за три неполных недели, была вроде победной прогулки. В день
начала войны гремела речь фюрера - вот, мол, теперь трусливым польским
убийцам ответит наше оружие, а я жалел, что мне еще мало лет, что я не могу,
как многие другие, стать солдатом и сражаться с врагом за родину и народ. По
моим представлениям, поляки тоже недочеловеки, еще хуже, чем русские. Я
видел и польских военнопленных, их лагерь был совсем близко от нашей школы,
они возвращались туда после работы на фабрике. Я вспоминаю, как была рада
мама, что мой брат Фриц и я еще слишком малы, чтобы идти на войну. Она
видела Первую мировую войну молодой женщиной, один из ее братьев был убит во
Франции. А теперь я сам - пленный, в плену у этих русских недочеловеков.
Мы шагаем мимо первых городских домов. На улицах много людей, охранники
прокладывают дорогу нашей колонне, но все равно - начинается! Нас бьют,
пинают сзади ногами, у многих в руках дубинки или еще что-нибудь в этом
роде. В нас кидают чем-то из окон, мы стараемся увернуться от тычков и
ударов, но строй уже нарушен. Только бы не упасть - ведь эта орда забьет
меня! Из окон на нас льется вонючая жидкость, можно подумать - эти люди
берегли свои ночные горшки для такого дня.
Уже видно, что многим досталось так, что уже не могут идти. Тогда наша
охрана стреляет в воздух, поверх голов толпы, и разгоняет ее - ведь нас надо
доставить в лагерь на другом краю города все же более или менее в целости.
Становится спокойнее, однако то пинок, то удар по-прежнему достигает цели. В
том числе не раз - моих ног. Когда напуган, боль ощущаешь только потом.
Вокруг меня немало окровавленных лиц, стонущих от боли товарищей. Что мы
такого сделали этим людям? А в нас опять швыряют камнями - это уже дети, они
орут с искаженными злобой лицами; но я ведь не понимаю ни слова. А об