"Вилли Биркемайер. Оазис человечности 7280/1 (Воспоминания немецкого военнопленного) " - читать интересную книгу автора

Освенциме я тогда ничего не знал. Я был там только прислугой на зенитной
батарее, поставленной прикрывать завод фирмы "И.Г. Фарбениндустри".
Охрана нас торопит, но как нам идти быстрее, если на каждом шагу -
нападающие; они гонятся за нами, бьют и пинают, ох, не описать всего этого.
А если нам все же удалось добраться до ворот лагеря, то благодарить надо
русских солдат. Наверное, у них уже был такой опыт в Ченстохове с другими
пленными. И нападавших они остановили очередями из автоматов.


3. ЧЕНСТОХОВА

Лагерь буквально кишит немецкими пленными, наверное, это сборный
лагерь. Я, кажется, видел по дороге сюда большую церковь и теперь обращаю к
небу молитву. И опять громко спрашиваю: "Где же Ты, Отец небесный? Как Ты
такое допускаешь? Мы беззащитны, а люди вокруг нас ненавидят. Неужели Ты
этого хотел? Чтобы мы страдали за чужие грехи?" Ведь то, что было, когда шли
через город, это настоящий ад; там, наверное, не хуже.
Мы в лагере военнопленных, это уже не амбар и не школа. Нас оставят
здесь? Мы здесь будем работать? У меня сжимается сердце, ведь это значит -
каждый день шагать по улицам, где нас будут бить. Самое худшее, что только
может быть, - тебя бьют, а ты не смеешь защищаться. Но здесь собраны тысячи
и тысячи пленных, кто-то говорит, что сорок или пятьдесят тысяч. Нас ведут в
огороженную колючей проволокой отдельную часть лагеря. Неподалеку от барака
отпускают - вольно! Страх, перенесенный за последние часы, написан на наших
лицах. Слава Богу, Ганди, Кони и я все еще вместе. Теперь можно передохнуть.
После недолгого ожидания велят по десять человек заходить в барак. Он
деревянный, метров 20 или 25 в длину, метров 10-12 по ширине. Несколько
низких окон, очень светло. Есть даже скамьи. А за письменным столом сидят
офицеры Красной Армии, и опять с ними женщина, наверное, врач. Конечно, это
медкомиссия: нам велят раздеваться догола по десять человек, каждого
осматривают, переводчик пишет протокол. Женщина-врач спрашивает, когда я
родился. Отвечаю. "Ах, через два дня тебе будет уже семнадцать!" Значит,
сегодня девятое марта. Осматривает меня, щупает там и тут, покачивает
головой от вида моих ног, они совсем потрескались. О чем-то говорит с
переводчиком, который записывает. А мы стоим голые. Слава Богу, здесь
довольно тепло, мы уже отвыкли от этого. Она тщательно осматривает Ганди,
зовет кого-то еще, и они вдвоем изучают рану на его плече. Повязкам на наших
ранах уже не одна неделя, сдирать их ужасно больно, я впервые слышу, как
Ганди кричит от боли.
А как хорошо в тепле! После стольких страхов и ужасов с нами впервые
обращаются по-человечески, так мне, во всяком случае, кажется. Но выглядим
мы ужасно. В чем только душа держится... Кто-то сел уже на пол, на снятую
одежду. Я тоже сильно отощал, а вид Ганди меня просто пугает. Он всегда был
тощий, а сейчас - просто скелет, обтянутый кожей, весь правый бок в засохшей
крови. Сдерживаюсь, чтобы не взвыть.
Нас отправляют на другую сторону барака. Там русские медицинские сестры
в военной форме и санитар обрабатывают наши раны какой-то жидкостью, чистят
их. Ужасно жжет, слава Богу, недолго; потом мажут фиолетовой жидкостью,
может быть это иод; тоже жжет, но не сильно. Нас по-настоящему перевязывают
и велят одеваться. Белье наше от пота, грязи и нечистот стоит колом,