"Вилли Биркемайер. Оазис человечности 7280/1 (Воспоминания немецкого военнопленного) " - читать интересную книгу автора

Плотно поев и выпив чаю, идем вслед за нашим благодетелем в кладовку,
он дает нам обоим по кисти. Получаем вместе с еще одним пленным, который
здесь, наверное, уже работал, большое ведро с краской, и солдат показывает -
красить надо стену казармы и забор. Красить без dawaj, clawaf. А другие наши
пленные товарищи приводят в порядок грядки с цветами, устанавливают флагшток
и щиты для плакатов. Чудеса, да и только! Я принимаюсь за стену казармы,
Ганди красит забор. Охранник старается нам объяснить: "Skoro praznik,
понимаешь - praznikl Perwa maja".
К сожалению, оба мы не понимаем, что это значит, но тут другой пленный
объясняет: на днях будет Первое мая, У русских это большой праздник. Глупо,
что я не понимаю по-русски, я бы много чего спросил у этого русского, он
славный парень и не намного старше меня, ему, ну, может, двадцать.
Когда ведро краски кончается, снова на кухню - по миске супа с
капустой, это Borschtsch, и по куску черного хлеба, он замечательно пахнет.
Приходят и другие работавшие пленные. Один из них предупреждает нас, чтобы у
себя в бараке особенно о работе не болтали. Это он заметил, что мы здесь
первый раз, новенькие. Еще мы потом работали на станции железной дороги.
Встречали поляков, мужчин и женщин, никто на нас не смотрит злобно, никто не
бранит и не бьет, словно нас и нет. Подошла старая женщина, babusch-ка,
протянула Ганди кусок хлеба, достала из сумки несколько яблок и сунула их
нам. Что за невероятная разница между Ченстоховой и Перемышлем! Ведь прошли
всего какие-то две недели. Может быть, полякам здесь досталось от русских,
от освободителей? На станции мы помогаем другой команде пленных выгружать из
вагонов доски и грузить их на подводы, запряженные лошадьми. "Мы, Вилли, -
рассуждает Ганди, - сдается, уже в форме, разве что стокилограммовую бабу не
свалим".
Возвращаемся в лагерь. Я отдаю свой вечерний суп соседу по нарам, его
зовут Альфред, он из Карлсруэ. Мы с Ганди так сыты, что решаем, не отдать ли
нам и пайки хлеба по 200 грамм, потому что пайки хлеба, которые нам дали
сегодня в обед, еще не съедены, они в карманах наших шинелей. Так что
Альфред и еще Гейнц из Гамбурга получают наши вечерние пайки; но мы их
предупреждаем, чтобы никому не рассказывали.
Нам удается еще несколько раз попасть в рабочую команду, и понемногу мы
набираемся жизненных сил. Здорово было, когда работали в польской казарме.
Не только вдоволь еды и питья, но каждый получил еще пакет табака в придачу.
А самое замечательное - нас пустили после работы в душ, дали нам чистое
белье и портянки. И санитар перевязал нам раны, какие еще не зажили,
обработал их.
Некоторые польские солдаты говорят по-немецки, они нас стали подробно
расспрашивать про плен. А Ганди меня одернул: не все рассказывай, мало ли
как нас могут подловить, не пришлось бы потом расплачиваться у Иванов за
лишние разговоры! А я, вечный оптимист, только благодарен польским солдатам
за доброе отношение и помощь нам. На прощание они суют в руку каждому еще по
куску мыла. Так что Ганди, как и я, как все остальные, видит - это для нас
какой-то сказочный сон. Вот так день! У меня потрясающее настроение, я хочу
обнять Ганди, но дело плохо: он уже не первый день жалуется на боль и жжение
в плече и груди, теперь у него жар. Рана воспалилась, все плечо раздуло, он
не может и двинуть рукой.
Убеждаю Ганди идти со мной к санитару в лагерный лазарет, ему меряют
температуру, у него больше сорока! Санитар делает ему какую-то инъекцию от