"Вилли Биркемайер. Оазис человечности 7280/1 (Воспоминания немецкого военнопленного) " - читать интересную книгу автора

с Гансом, моим благодетелем, но ведь пленному не полагается иметь свои
желания, ему полагается подчиняться.
Представляюсь старшему по комнате, он велит занимать прежнее место на
нарах. Что у меня там оставалось, того уже нет, "хозяин сменился". Жаль мне
только ножика для чистки картофеля, но ничего не поделаешь - что с возу
упало, то пропало. Раньше за воровство у товарища сажали под арест... Соседи
по нарам меня уже забыли, никто не знает, где я пробыл несколько недель.
Здесь так - если кто несколько дней отсутствует, значит, НКВД "позаботился",
послали того в далекие места, на Дальний Восток большого Советского Союза. И
что я долго лежал в лазарете, тоже бы вроде никто вокруг не знает.
Не успел я толком устроиться, как меня опять позвали - к капитану
Лысенко! По дороге туда чувствую, что второй раз не выдержу, лучше повешусь
или еще как-нибудь покончу с собой. А ноги у меня подкашиваются, и я не
знаю - это от страха или от ненависти к этим мучителям, от которых никто
меня не спасет?
Он сидит за письменным столом, встает и садится за столик,
приставленный сбоку. Велит и мне сесть. Приходит переводчик и говорит, что
велит сказать мне капитан Лысенко. Он напоминает, что под протоколом
допроса - моя подпись и там записано, что обращались со мной при допросе
хорошо. Вот если бы я не поскользнулся и не загремел с лестницы, не пришлось
бы мне лежать в лазарете. А он рад видеть меня здоровым и надеется, что я
буду вести себя, ну, одним словом, хорошо...
Какой циничный мерзавец, но что можно поделать! И переводчик, он из
"Антифа", выходит из кабинета вместе со мной и в коридоре советует мне
забыть о встрече с Лысенко и помалкивать. Да кому же охота слушать заику?
Хоть я и говорю все лучше, но некоторые буквы, особенно в начале слова, едва
выговариваю.
Еще две недели меня не посылают работать на холод, на улицу, оставляют
помогать по кухне. Может, это за все те ужасы и мучения, причиненные мне
госбезопасностью?


ХРУЩЕВ

Сегодня я в первый раз вышел на работу со своей бригадой, что ставит
фонарные столбы на Крещатике. Все те же товарищи, и все меня почему-то
сторонятся. Никто даже не спросит, где я был все это время, что не работал с
ними, и делать ничего не дают. Но вот кто-то старший это заметил и
напустился на меня - а ты, мол, чего без дела стоишь?
Работа сразу находится, и пожилой солдат, который всегда ко мне хорошо
относился, объясняет: они боялись, что НКВД завербовал меня в доносчики. Я
клянусь ему, что ни в чем не виноват и с НКВД никаких дел не имею. Упоминаю
между делом, что вот Иваны решили, что я был в войсках СС, поэтому долго
допрашивали. Про то, как меня там били, молчу; рассказал ему только, что
немецкий комендант ударил меня кулаком. Все ведь знают, что я получил письмо
из дома от брата, но никто не думал, что из-за него будет такая история с
НКВД. Кому-то в нашей бригаде достался от прохожего кулек с сухарями, он и
мне дал немного. Так что лед сломан, я снова свой в бригаде на Крещатике.
Многие пленные нам завидуют, потому что работаем прямо на большой улице, где
полно прохожих, и нам часто перепадает что-нибудь из съестного, а бывает,