"Вилли Биркемайер. Оазис человечности 7280/1 (Воспоминания немецкого военнопленного) " - читать интересную книгу автораясно, что нас окружают - Иван уже перешел через Одер, в другом месте.
Но мы обороняемся. А русские нас обстреливают; слава Богу, нам еще повезло - бьют неточно, то недолет, то перелет. А толстый лед на реке снаряды уже разбили, и однажды ночью Иваны начинают наводить понтонный мост через Одер. Наш командир дает им дойти почти до середины реки, потом один-два залпа, и готово! Еще через ночь они повторяют попытку. Подпускаем их чуть не до прибрежных кустов, а потом - огонь! Р-раз-два, и все... Иваны не знают, что у нас не осталось снарядов, совсем не осталось. Мы израсходовали уже и те, которыми стрелять нельзя было, они бракованные; это называлось "боеприпас от саботажа". А оба наши офицера нас уже оставили, их перевели на другой участок фронта; все начальство теперь - фельдфебель, старшина. Почти нечего есть. Хлеб, сыр в тубах, да искусственный мед, да еще сколько хочешь спиртного; откуда его столько? Это ведь Иваны только и знают, что пьют, а мы нет... Или мы тоже? Приставших к батарее солдат из других частей давно уже больше, чем нас, и как тут не понять, что и мы, юные "воины", тянемся за старыми вояками и - пробуем шнапс. Я еще никогда не пил спиртного, а тут сразу - все не так уж плохо, ничего страшного! А на следующее утро - ужасное похмелье, лучше б я умер, так мне худо. Старый солдат меня утешает: вот, глотни - и враз пройдет! Не верю я ему... Оказывается, он прав. "А мы отсюда когда-нибудь выберемся?" - спрашиваю так, ни к кому не обращаясь. "Конечно! - считает Ганди. - Ты что, не слышал вчера вечером, как шли пикировщики? Уж они задали жару Ивану!" караульных у нас выкопаны ячейки, метрах в двадцати одна от другой. На каждую - пулемет, Бог знает, откуда они взялись. Ганди опять рассказывает какую-то веселую историю, как он был на заводе учеником токаря, а я смеюсь во все горло. "Тише ты, там что-то движется! Может, это Иван!" И тут же - пулеметная очередь, чуть не рядом с нами. Кто-то кричит, а я хватаюсь за пулемет, целюсь вслед чужой машине, с которой стреляли, она еще видна. Наверное, не попал, очень уж быстро все произошло... Ганди - у другого пулемета, а на земле корчится наш товарищ, в него попали, он кричит, кричит, кричит, зовет маму... Куда он ранен, не видно. А его напарник убежал, видно со страху, в блиндаж. Раненый уже не кричит. Когда мы вытаскиваем его из ямы на снег, подходят еще солдаты. "Ему уже ничего не больно", - говорит один из них. Мне плохо. Это же смерть! Теперь или прошлой ночью в нас с Ганди тоже могло попасть, но вот судьба миловала. Прежде чем мы можем позаботиться об убитом, пальба продолжается. Мы с Ганди бросаемся на землю, к пулеметам; я высматриваю цель, хоть одного проклятого Ивана, на чьей совести наш товарищ. Палю во все, что движется, пулеметная лента кончается; наверное, я в них попал; стреляю еще, даже не чувствуя отдачи, - я в ярости, они же убили моего товарища! Может быть, следующий я? Нет, не хочу умирать! Я со злобой пинаю замолчавший пулемет - он меня подвел, я его ненавижу! Пулемет не стреляет, патроны кончились. Какое-то чудо - вдруг опять все тихо, то тут, то там одиночные выстрелы, глухие удары, рычание удаляющейся машины. Приходит разводящий с |
|
|