"Алексей Биргер. Похоронное танго ("Богомол" #6)" - читать интересную книгу автора

Старик был уже мертв. Его голова запрокинулась, уголки губ чуть
приподнялись, и могло показаться, будто перед смертью его посетило какое-то
хорошее воспоминание или блаженное видение. Но, скорей всего, это было
напряжение мускулов во время последней - и загодя проигранной - схватки со
смертью.
Внучка присела на край кровати, взяла руку старика в свои. Ей хотелось
вновь заплакать, но слез не было, глаза оставались сухими. Посидев с
полчаса, беззвучно шевеля губами, будто опять произнося на ходу сочиняемую
и от сердца идущую поминальную молитву, внучка встала и пошла набирать все
нужные телефоны: врача, который должен выписать свидетельство о смерти,
похоронного бюро...
Хоронили старика через три дня, и на похоронах никого не было. Да и
кто мог прийти - старик по жизни не умел и не хотел обзаводиться друзьями.
Знавшим, кто он такой, вообще казалось странным, что он мог хоть одну живую
душу пригреть, пусть и родную внучку. А знавших было немало: старик
предпочитал не рассказывать о своей жизни, но и не скрывал специально, и,
когда много лет назад начавшая носить ему пенсию почтальонша увидела его
документы и растрезвонила, догадавшись, что означают пометки ведомства,
начисляющего эту пенсию, и её размер, старик в ответ на косые взгляды,
полные и ужаса и жадного интереса, ещё больше замкнулся в себе. Находились,
правда, такие, кто пытался раскрутить его на рассказы о его работе,
выставив ему бутылку, но старик не очень-то поддавался. Только раз его
понесло, когда был месяц май, и откуда-то из открытого окна наяривал голос
мертвого поэта - голос, ставший особенно убедительным, когда он однажды
отделился от тела, превратившись в череду магнитных пометок на пленке, в
тугое магнитное поле, невидимое телесному глазу и в виде тончайшей
златотканой паутины над землей предстающее глазу духовному... и этим
магнитным полем остался жить в России, будто то, что упокоилось на кладбище
Женевьев дю Буа было пустой оболочкой, временным пристанищем для слова и
звука, выкинутым за ненадобностью, когда слово и звук переросли и источили
это пристанище... И пел этот голос про "Море, море, море, море Черное,
Неподследственное и неприрученное", которое вертухай на пенсии сумел-таки в
своем сновидении укатать на полную катушку, пообломав рога слишком вольной
стихии:

И лежал он с блаженной улыбкою,
Даже скулы улыбка свела,
Но, как видно, последней уликою
Та улыбка для смерти была.

Он не вышел ни утром, ни к вечеру,
Коридорный слетал за врачом,
Коридорная жалкую свечечку
Над счастливым зажгла палачом...

- Да, - сказал старик своим собутыльникам. - Да... Велели бы - и море
пообломали бы... Хотя я-то позже работал. А люди... Нигде не увидишь их вот
так, как на ладони. Все проявляется. Одни идут, на все им наплевать. Как
был офицер, о нем ещё в газетах писали, будто о продавшемся шпионе. Ну,
известная личность, много наших секретов этим западным шкурам толканул.